Сцена эта осталась в моей памяти навсегда. И я уверен, что ни Жуков, ни один начальник не сказал солдатику ни единого недоброго слова[?]
В середине декабря 1947 года сидели мы с офицерами батальона у меня вечером, когда по радио объявили о завтрашней денежной реформе. За десять рублей будут давать один новый рубль.
- А сколько у нас осталось рублей? - спросил кто-то, и мы вывернули карманы.
Четверо нас наскребли тысячи две.
- Пропали денежки, - заметил другой. - Магазины небось уже закрыты[?]
- Стоп! - сказал третий. - Я знаю, что делать.
- Что! - крикнули все.
- Пойду к своей Любке. Я её в Дом офицеров звал на танцы, а она сказала, что почему-то задержится.
Хорошенькую Любу знали все. Она заведовала винным магазином.
- Бывают же такие счастливчики, - ехидно заметил кто-то.
- И, наверно, не один, - добавил другой.
- Но это кому - таторы, а кому - ляторы, - подвёл философскую черту третий офицер-связист.
Любкин ухажёр вернулся через час с двумя картонными коробками, в которых были бутылки с портвейном и кое-чем покрепче. Началась дружеская попойка, предварившая поход на танцы в офицерский клуб. Всё бы ничего, но судьба порой выделывает неожиданные кульбиты.
Поднабрались мы крепко. Особенно, как самый незакалённый, я.
Туманно помню, что танцевал. Не уступил даму кому-то, кто её, как говорят теперь, ужинал. Предложили мне выйти наружу - поговорить. Там ко мне подступили обиженный и ещё двое. Началась драка[?]
Исход её обнаружился, когда я пришёл в себя. Примерно через час. Уже дома. Физиономия у меня распухла и к утру стала чёрно-лиловой. Было больно и стыдно, но по молодости я тешил себя тем, что и сам не остался в долгу - разбил кулаки в кровь.
И всё бы ничего, если бы не терзавшая меня тревога[?]
За неделю до столь постыдного происшествия моему подразделению приказали произвести испытание тогдашней новинки - работу телетайпов по радио на различных расстояниях. Ехать надо было в Одессу товарняком, а дальше своим ходом. Я всё подготовил, перегнал технику с радистами на товарный двор, и наутро после злополучной ночи мы все должны были тронуться в путь.
К начальству идти не надо, но как я буду смотреть в глаза своим подчинённым заплывшими глазками, что они обо мне подумают?!
И всё-таки я пошёл, терзаемый стыдом и сомнением, отгоняя саму мысль о появлении на людях[?]
И не увидел ничего в их глазах[?]
Кроме сочувствия!
Они бережно помогли мне взобраться на железнодорожную платформу, влезть в закреплённую на ней радиостанцию, бросили на жёсткую лавку одеяло и подушку, уложили меня, намочили холодной водой вафельное полотенце и прижали к моему пылающему лицу.
Велик и сострадателен русский солдат!
Приехали мы в Одессу через Знаменку, где цепляли наши платформы к другому составу, а потому не скоро. И мои гематомы стали бледнеть, но вид был не совсем приличный.
Мои бывалые сержанты получали продукты, палатки, горючее, недостающую технику на складах. Оказалось, что они со всеми, кто был нам нужен в военном округе, давно знакомы и, пожалуй, лучше меня разбираются в том, что нам может понадобиться в поле.
Со своей задачей мы все справились. Провели испытания сноровисто, хотя у солдат были промашки, о которых я предпочёл умолчать в своём письменном докладе. Начальство осталось довольно и ни словом не обмолвилось о моём появлении перед подчинёнными в непотребном виде.
И тогда я подумал, что русские солдаты ещё добры и снисходительны, что при всеобщей злобности трудно было бы существовать не только в армии[?]
Повторюсь, что это было в декабре 1947 года. Именно тогда маршала Жукова отозвали в Москву.
Вскоре у него случился инсульт. Но он быстро оправился и получил назначение командовать Уральским военным округом. И был строг, но справедлив.
Жукова опасались не только подчинённые, но и первые лица государства.
Про Сталина я упомянул, но скажу ещё, что в год его смерти я уже три с лишним года жил в Москве и учился в военной академии, маршировал по Красной площади на парадах в первой шеренге, стоявшей предыдущей осенью в двух десятках шагов от двери Мавзолея Ленина.
Было без пяти десять 7 ноября 1952 года, когда из неё вышел Сталин в сопровождении всех членов политбюро, остановился и взглянул на часы.
Видимо, было ещё рано подниматься по лестнице Мавзолея. И он повернулся к свите лицом, а к нашему строю спиной, снял фуражку, достал из кармана платок и стал вытирать большую, жёлтую как дыня[?] лысину. Зная шевелюру отца родного по великому множеству портретов, я обомлел и почувствовал, как напряглась и задержала дыхание вся наша шеренга. Моя будущая жена рассказывала, что в детстве спросила у мамы, какает ли Сталин, и опечалилась, получив утвердительный ответ[?]
И слышал я там же похоронную речь Берии, из которой запомнил только одно словосочетание: "Тот, кто не слеп, тот видит[?]" А потом по приказу Жукова вместе с другими офицерами осадил одну из частей внутренних войск, подчинявшуюся Берии и, как оказалось, не участвовавшую в заговоре этого "английского шпиона".
Жукова, который вместе с другими военачальниками ликвидировал Берию, назначили министром обороны. Однако тандем, как любят говорить теперь, Маленкова и Хрущёва распался. По слухам, ключевая фраза, вызвавшая страх Хрущёва перед Жуковым, будто бы была произнесена во время заседания партийной верхушки, когда делили власть хрущёвцы и молотовцы.
- Вы ещё вызовите войска сюда, - якобы сказал Молотов. Вмешался маршал Жуков:
- Войска могут быть вызваны только по моему приказу!
И стоило Жукову отплыть с эскадрой в Адриатическое море, как он получил отставку.
Но и потом маршал, видимо, находился под пристальным вниманием определённых учреждений, хотя никогда не тешил своего честолюбия высказываниями, которые могли бы быть приняты за желание стать во главе государства. Но в глубине души многие советские люди, наблюдая за бронзовеющими посредственностями, подумывали и о таком повороте событий.
Когда же дело касалось нашей недавней военной истории, у него была своя нелицеприятная точка зрения о сражениях и людях. Она не умаляла ничьих заслуг, была точной фактически, но подавалась не без сарказма, что воспринималось официальной и внутренней цензурой его редакторов очень настороженно, всё с той же опаской. Что происходит и сейчас, несмотря на обильную демократическую болтовню.
Помнится, как после публикации воспоминаний маршала я побывал в редакции журнала "Молодая гвардия", и там Падерин, один из редакторов, военный писатель и полковник, помогавший маршалу Чуйкову с воспоминаниями, поведал мне, что мемуары Жукова, обработанные и выпущенные АПН, не имеют ничего общего с подлинными текстами. Падерину принесли от Жукова и положили на стол машинописный экземпляр, но он, прочтя первые страницы, затрепетал так, что поопасался читать дальше и отправил текст обратно. Дошёл он вроде бы до слов: "Южным фронтом командовал всадник без головы Будённый[?]"
Падерин говорил мне, что свалял дурака, не сделав копии с сокровища, которое, как я понял, он не прочёл до конца.
Последний раз я видел маршала Жукова в Гагре в первой половине 60-х. Мне довелось тогда снимать вместе с Юлианом Семёновым дом, хозяин которого, завзятый охотник, владелец двух сеттеров, натасканных на полевую дичь, возил нас на Пицунду. Там теперь великое множество многоэтажных пансионатов, а тогда за прибрежными соснами начинались кукурузные поля, и осенью, после уборки, перепелов на них водилось великое множество.