Шергин скашлянул, напоминая о себе. Он вроде бы потерял провинциального гостя, вдруг навестившего из родимого Архангельска, того святого для писателя Города, с коим неразлучна его душа. Он напряжённо вслушивается в тишину, чтобы распознать норов случайно залетевшего на огонёк человека, но кроткая тихая улыбка не замирает на его лице. Не вор же заявился к слепцу, не убивец, не тать подорожный с худым умыслом, верно? Да и что воровать у сиротеи, окромя золотого детства, того неизбывного богатства, кое неразлучно при человеке и непохитимо. А смерти он не боится; с младых ногтей научал батюшко не страшиться смерти. А ещё говаривал отец в поучение: де, праздное слово сказать - всё одно, что без ума камень бросить. Берегись, сынок, пустопорожних разговоров, бойся-перебойся пустого времени - это живая смерть. Прежде вечного спокоя не почивай. Слыхал ли, поют: де, лёжа добра не добыть, горе не избыть, чести и любви не нажить, красной одежды не носить. И ещё: никогда не печалься; печаль, как моль в одежде, как червь в яблоке. Но беда не в том, что в печаль упадёшь, а горе - упавши не встать, но лежать[?]
Этот отцов урок Шергину из поморского наставления, из неписаных правил, и всяк из мореходцев-промышленников пытался следовать ему. Наука мужества и стояния посреди дикой стихии изумляла Шергина с детства и вызывала в нём восторг. Оттого он был так внимателен к необычной натуре поморянина. Какой же волей, каким дерзким, но и покладистым характером должен был обладать мужик, чтобы решаться на долгие смертные ходы, и лишь саженные кресты на пустынных островных камнях по Шпицбергену и Новой Земле, по Колгуеву и Каре отмечали путь рискового зверобоя.
У Шергина есть быль "Для увеселения" о братьях Личутиных из города Мезени, что попали в бедствие, возвращаясь с промысла. Волею обстоятельств остались они на крохотном каменном пупке посреди моря без карбаса, снастей и провизии, имея лишь ножи на опояске да телдос (звено карбасного подона), на котором ужин вели в тот час, когда неожиданно вихорь налетел. Но не пали духом поморяне, пишет Шергин: один брат стал вырезать на той столешне чудный узор, а второй - слагать эпитафию в торжественных стихах о днях последних своих:
Корабельные плотники Иван с Ондреяном
Здесь скончали земные труды
И на долгий отдых повалились.
И ждут архангеловой трубы[?]
Осенью 1857 года
Окинула море грозна непогода.
Божьим судом или своею оплошкой
Карбас утерялся со снастями и припасом,
И нам, братьям, досталось на здешней корге
Ждать смертного часу.
Чтобы ум отманить от безвременной скуки,
К сей доске приложили мы старательные руки,
Ондреян ухитрил раму резьбою для увеселенья,
Иван летопись писал для уведомленья,
Что родом мы Личутины, Григорьевы дети,
Мезенски мещана
И помяните нас, все плывущие
В сих концах моря-океана[?]
Им бы отчаяться, им бы Бога молить о спасении и слезами заглушать разум, ибо понимали они, что в осеннее время неоткуда ждать подмоги; но братья и в эти гибельные минуты помнили о потомках своих и крепостью духа хотели и близких укрепить, что на берегу их дожидались, ведь так верилось поморам, что слово сказанное живёт само по себе и особую силу имеет.
"Ондреян, младший брат, прожил на островке шесть недель, - пишет Шергин. - День его смерти отметил Иван на затыле достопамятной доски. Когда сложил на груди свои художные руки старший брат, того нашими человеческими письменами не записано".
Вот этому житийному примеру, как надо смерть встретить, и следовал до конца дней Борис Викторович Шергин[?]
Обсудить на форуме
Как Пушкин в Багдад летел
Как Пушкин в Багдад летел
ЧТОБЫ ПОМНИЛИ
Турецкая авиакомпания оформила пассажирский билет для[?] бюста А.С. Пушкина по маршруту Москва-Стамбул-Багдад. Бронзовый бюст великого русского поэта, основателя "ЛГ", работы известного московского скульптора Н.А. Кузнецова-Муромского был, как и положено, пристёгнут ремнём безопасности.
А установили бюст около входа в здание факультета иностранных языков (есть, разумеется, и кафедра русского языка) Багдад[?]ского университета в торжественной обстановке.
Неоценимую помощь в открытии бюста оказали Россотрудничество, ОАО "Газпромнефть" и неутомимый энтузиаст, кавалер ордена Дружбы Игорь Петрович Новосёлов, на счету которого установка не одного десятка памятников Пушкину в разных странах мира.
Несколько месяцев назад бронзовый Александр Сергеевич появился в кантоне Ури Швейцарской конфедерации, в ста километрах от Цюриха, в местечке Теллсплатт.
Достоевский – московский писатель?
Достоевский – московский писатель?
ФОРУМ
Где ещё, как не в доме, под сводами которого родился писатель, отмечать его 190-летие? 11 ноября автора "Братьев Карамазовых" вспоминали в доме-музее на Божедомке: ведущий достоевсковед страны Игорь Волгин выступил с докладом "Московские мифы Достоевского".
Докладчик начал словами, которые были напечатаны в его материале на первой полосе прошлого номера "ЛГ": "При всём нашем врождённом почтении к "чистой" идеологии мы ещё не разучились наслаждаться "чистым" искусством. То есть, проще говоря, смеяться и плакать[?] Когда Достоевский станет для нас бесспорен и "тёпл", кончится его время".
Несмотря на эпитет, который Ахматова прилагает к Петербургу, - "достоевский и бесноватый", заметил докладчик, Достоевский всё-таки московский писатель. Ибо круг его главных жизненных представлений сложился в первые пятнадцать лет его московской жизни, в пору детства этого, говоря словами поэта, "ковша душевной глуби". Его ощущение России, его интеллектуальные пристрастия, его почвенничество, наконец, были связаны отнюдь не с "самым умышленным городом" на земле, а с глубинами национальной жизни, воплощением которых оставалась Москва. И. Волгин обратил особое внимание на тот факт, что "Преступление и наказание", наиболее петербургский роман Достоевского, в значительной мере был написан в подмосковном Люблине, где летом 1866 года писатель гостил в семействе своей сестры В.М. Ивановой. Интересно, что в Люблине Достоевский был окружён молодёжью и принимал самое деятельное участие (а нередко и был заводилой) в весёлых играх, прогулках и розыгрышах, которыми запомнилось это едва ли не самое счастливое в жизни писателя лето. В этом "прекрасном далеке" он дистанцировался от привычного образа жизни и обрёл своего рода эстетический противовес тому, что параллельно изображалось в романе. Кстати, тогда же Достоевский лично знакомится с главной фигурой московской журналистики М.Н. Катковым, в чьём "Русском вестнике" будет отныне печататься и сотрудничество с которым будет сопровождаться весьма драматическими моментами.
Доклад, вызвавший неподдельный интерес у многочисленных слушателей, завершился разбором "завещания" Достоевского - его знаменитой речи на пушкинском празднике в Москве. Это московское торжество, которое стало одновременно и прощанием писателя с городом его детства, явилось, по мнению Волгина, первым русским "предпарламентом", зачатком гражданского общества, пробой наличных общественных сил.