- Прошло некоторое время, и он как-то ожил, стал писать острые статьи в патриотические газеты и журналы. Из-под его пера буквально полилась злободневная, острейшая публицистика на самые разные темы нашей "россиянской" действительности. Он заново переосмысливал и наше советское прошлое. Надо сказать, что он, один из немногих в патриотической оппозиции ещё времён "горбачевизма", не цеплялся за социализм, хотя понимал, что уничтожение существующих форм государства влечёт за собой и резкое ухудшение жизни народа.
- Какие произведения советской литературы он, на ваш взгляд, любил больше всего?
- Он наизусть знал романы Ильфа и Петрова, Михаила Булгакова, солженицынский "Один день Ивана Денисовича". И всё-таки он постепенно расставался со своей либеральной шестидесятнической юностью. Потом появилась его великолепная статья с безжалостным разбором исторических истоков социальной сатиры Ильфа и Петрова, которая оказалась на поверку изрядно русоедской. Начался второй этап нашего с ним общения - и это было общение не столько с отцом, сколько с историком современной России. Мы перешли на телефонный режим. Обсуждали все проблемы, тревожащие души наших людей. И здесь очень наглядно проявилась эволюция, которую проделал мой отец. Он был сначала типичным шестидесятником, потом стал ярко выраженным белогвардейцем (по рассказам моей мамы, заночевавший как-то в доме Андрей Битов назвал их жилище "белогвардейским гнездом"). Но он и учился у большевиков тактике макиавеллизма политической борьбы.
- Да уж, жёсткость его оценок была запредельной.
- Отец с усмешкой и одновременно с удовольствием рассказывал, что в детстве во дворе мальчишки звали его Лютый. Он был человеком эмоциональным и частенько перегибал палку. Кто-то даже сказал, что отец "переучился у большевиков". И при этом он был чувствителен, даже сентиментален. Но не в политических взглядах - и не по отношению к близким. Потом очень увлёкся изучением сталинского периода нашей истории. Он был ярым противником "отрицателей" исторической России. Сталинистом в примитивном смысле этого слова не был, но Сталин как исторический персонаж интересовал его до конца жизни.
- А события XXI века?
- Отец не принимал и осуждал плановый развал страны и чужебесие времён "катастройки". Негласный сговор нашей политической элиты с заокеанским истеблишментом не оставлял никаких шансов для русских быть хозяевами в собственной стране. Последние годы он, при его всегдашнем оптимизме и несклонности к унынию, как и многие, искренне желающие добра России люди, испытывал тревожные чувства. Незадолго до своей кончины он сказал мне: "Нас ждёт пугачёвщина без Пугачёва!" И когда я попросила объяснить, что он вкладывает в эту метафору, он сказал, что пугачёвщина хоть и потерпела поражение, но заставила крепостничество всё-таки пойти на некоторые уступки, а нам предстоит атомизированная, мелкая война всех против всех.
- Бытует мнение, что ваш отец был неформальным лидером так называемой русской партии и борцом за русское дело "в невидимой области духа". И не секрет, что в апреле 1981 года по записке председателя КГБ Юрия Андропова "о вреде русизма" Сергей Семанов был снят с должности редактора и поставлен под надзор с запрещением работать и публиковать свои статьи и книги.
- Он очень мало говорил на эту тему. Я об этом узнала уже в зрелом возрасте от ленинградских родственников и из печатных изданий. Насколько мне известно, его вызывали в КГБ, много часов допрашивали, потом поместили под домашний арест. Ну и, естественно, на дальнейшей карьере был поставлен жирный крест. Его, как он сам с улыбкой говорил, "подстрелили на взлёте". Но отец никогда не представлялся, как это сейчас многие спекулятивно делают, невинной жертвой тоталитаризма. Незадолго до смерти он сказал мне: "А что? Я сам виноват. Гора же не виновата, что губит альпинистов. Они сами на неё лезут. Так вот и я - полез на гору и свалился". Но могу определённо сказать, что отец стоял у истоков русского возрождения, которое начинало складываться ещё в 60-е годы прошлого века на базе тогдашнего ВООПИК - Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Это была попытка "из-под глыб" идеологии вычленить, высвободить правду о великой и трагической русской истории и поднять, если угодно, "русский вопрос". Отец долгие годы был "имперцем" и "русским националистом" - одновременно и в невульгарном понимании этих понятий. Темы "нация" и "империя" слились в нём в некое синкретическое общее, отражённое в одной из его последних статей "Природные границы государства Российского". Отец был исторически мыслящим человеком во всём, в том числе и в оценках современного политического состояния страны. Он как-то сказал, что для него текст существует только тогда, когда в нём есть конкретные факты, цифры и даты.