Молодецкого плеча!
На дивный голос потянулись люди. Ахали, заворожённо слушали. А паренёк, одаривая всех белозубой улыбкой, всё пел и пел, выводя порою такие немыслимые рулады, что душа уносилась к Богу, а ноги просились в пляс:
Ехали на тройке с бубенцами,
А вдали мелькали огоньки[?]
Эх, когда бы мне теперь за вами
Душу бы развеять от тоски!
Необычная для вокзала тишина неожиданно взорвалась овацией, от которой задрожал могучий купол. В мгновение ока шапка была полна, а десятки и пятёрки продолжали сыпаться к ногам.
Странный юнец оборвал песню так же внезапно, как начал. Бросил баян на руки нищему. Подал деньги.
- Возьми, браток, половину[?] - прохрипел "Карузо". Паренёк рассмеялся:
- Нет, до такой жизни я ещё не дошёл. Владей, но не пей. И не пой больше.
Сказал - и растворился в толпе.
ГРЁЗЫ ЕЛЕНЫ СЕРГЕЕВНЫ
Долго ли, коротко ли, но в Отечестве моём начались реформы. Магическое слово "рынок" одних приводило в ужас, других околдовывало.
Как сор из дырявого мешка, из небытия посыпались биржи, банки, фонды, обещая простодушным верующим и не менее простодушным неверующим по пятьдесят процентов годовых.
Аппетит приходит во время еды, и новоявленные русские "аршинники" и "самоварники" разошлись во всю ивановскую, обещая с голубых экранов и газетных полос по двести-триста процентов чистой прибыли каждому вкладчику в обоюдовыгодные деловые начинания.
Не искушённый в финансовых тонкостях российский обыватель на время ослеп от блеска потенциального богатства и не видел (а может быть, не хотел видеть), как вчерашние скромные советские люди заходили в туалеты, сплёвывали совесть, смывали и чинно шествовали к сияющим вершинам легализованного бизнеса[?] по позвонкам своих соотечественников.
Сердце Елены Сергеевны, доцента кафедры литературы, дрогнуло: a нe купить ли и ей акции вновь испечённой финансовой компании? Смятение в душе, конечно, было: она знала о заводах-гигантах, лежащих мёртвыми тушами на берегу дикого рынка, и фантастические проценты смущали. С чего бы эти триста появились, а? Загадка.
Смущала и личность президента компании. Положительный, как гоголевская дама, "приятная во всех отношениях". Не пьёт, не курит, в недавнем прошлом - партийный работник и, наконец, профессор! Но отвисшая нижняя губа, которая, по обыкновению, встречается на лицах порочных людей[?] Но чистые, прозрачные глаза, какие бывают только у детей[?] и убийц!..
Вспомнилась и старая скандальная история: профессор (а в тe давние годы - аспирант) решительно отказался от отцовства на том основании, что жил с бывшей женой всего лишь неделю[?]
"А чем чёрт не шутит! Не судите да не судимы будете", - подумала добрейшая Елена Сергеевна - и решилась.
Скромные дореформенные три тысячи рублей, скопленные строжайшей экономией, она отдала за двадцать красно-синих бумажек. Старость уже постучалась в дом, и очень уж хотелось приварка к скудной пенсии.
Через год компания лопнула как мыльный пузырь, а отец-основатель со товарищи исчезли за Атлантикой. Елена Сергеевна рвала волосы на голове. Потом надолго слегла с инфарктом.
Но всё проходит: ненастье сменяет вёдро, за страданиями спешит радость. Через пять лет сын Елены Сергеевны спасает семейный корабль, отправляя мать лечиться на курорт в Германию.
Однажды поутру она, по обыкновению, пошла испить воды из знаменитого источника. Не успела налить драгоценной влаги, как кто-то рядом тоже протянул руку. Оглянулась - и в ужасе отпрянула: перед ней, лицом к лицу, в обществе пышногрудой фрейлейн стоял[?] президент!
Ей хотелось закричать, позвать на помощь, бросить ему в лицо: "Негодяй! Подлец!" Но ни того, ни другого Елена Сергеевна не сделала.
Опешивший от неожиданной встречи соотечественник опустил глаза, снова против воли поднял их и был ослеплён испепеляющим взглядом маленькой, ссохшейся от старости женщины. Неизбывную боль, ненависть, презрение и брезгливость источал этот взгляд, ледяным холодом ударивший в сердце баловня удачи.
Безмолвная казнь длилась минуту. Потом женщина отвернулась и, сгорбившись, заковыляла прочь. Онемевшей рукой "президент" попытался расстегнуть ворот сорочки - и не смог. Фрейлейн только охнула, когда он, покачнувшись, мёртвой хваткой сжал её запястье.