В день 68-й годовщины снятия блокады Ленинграда на Румболовской горе у отметки "10-й километр Дороги жизни" во Всеволожском районе Ленинградской области состоялось торжественное открытие памятника легендарному блокадному грузовику - полуторке ГАЗ-АА. Из-за плохого состояния оригинальных машин памятник отлили из бронзы. Проект и художественное оформление сделал скульптор, заслуженный художник России Сергей Исаков. В церемонии открытия памятника приняли участие губернатор Ленобласти Валерий Сердюков, члены областного правительства, представители общественных организаций ветеранов войны и блокадников и фонда "Древо жизни", выступившего инициатором увековечения грузовика.
Грузовые автомобили ГАЗ-АА производились в Советском Союзе с 1932 по 1950 год. Машина обладала конструктивной грузо[?]подъёмностью до полутора тонн (отсюда и просторечное название "полуторка"), однако в реальности использовалась с почти двукратным перегрузом.
Переоценить вклад этого автомобиля в Победу поистине трудно. Полуторки были основным транспортом в блокадном Ленинграде. По Дороге жизни (официально - военно-автомобильная дорога № 101) эти автомобили прошли более 40 миллионов километров, эвакуировали более миллиона человек, доставили более 270 тысяч тонн продовольствия и фуража, 32 тысячи боеприпасов и вооружения. Ушла под лёд примерно каждая четвёртая из четырёх тысяч машин, ходивших по трассе.
Кроме своего прямого назначения по перевозке людей и грузов ГАЗ-АА нередко был задействован как платформа для установки зенитной пушки или пулемёта. Вершину Румболовской горы во Всеволожске авторы памятника нашли лучшим местом. Здесь, рядом с Дорогой жизни, расположены храмовый комплекс и часовня, по другую сторону трассы - монумент погибшим воинам-афганцам. То есть в этом месте адекватное окружение, и, кроме того, памятник отлично просматривается с дороги из окон проезжающих машин. В композиции памятника круговое основание символизирует кольцо блокады, из которого вырывается легендарный блокадный грузовик.
Это уже второй памятник полуторке, установленный в Ленинградской области. Ещё один монумент находится по другую сторону ледового пути через Ладогу - в районе мыса Кобона, у деревни Дусьево.
А.Л.
«На той войне, которая была…»
«На той войне, которая была…»
КНИЖНЫЙ
РЯД
Даниил Гранин. Мой лейтенант . - М.: Олма Медиа Групп, 2012. - 320 с. - 7000 экз.
[?]Ветеран обороны Ленинграда на торжественном заседании слушает генерала, который "командным зычным голосом" повествует о том, как с неизменным успехом сражались они на этом участке фронта. "Рассказ его получился для меня о совершенно незнакомой войне, где наш батальон дей[?]ствовал в той же самой местности, в те же месяцы. Там должен бы быть и я, но меня там не было".
Читая это в новой книге Даниила Гранина "Мой лейтенант", вспоминаешь строки покойного поэта Юрия Белаша:
Я был на той войне, которая была.
Но не на той, что сочинили после.
Кстати, и в последующем "ножевом" разговоре с оратором Гранин употребил тот же глагол - "сочинили".
Явь же была люто беспощадной. "Настоящий страх, страх жутчайший, настиг меня, совсем ещё юнца, на войне - такими словами начинается книга. - То была первая бомбёжка[?] самолёты пикировали один за другим, заходили на цель. А целью был я[?] В огромном синем небе не было ни одного нашего самолёта, с земли не били зенитки, ни одного выстрела".
Школьником будущий автор затруднился ответить на вопрос: "Зачем в "Войне и мире" такое огромное место занимают "история нашего поражения" - Аустерлиц и нескончаемое отступление первых месяцев новой войны?" Теперь ему собственнолично привелось пережить жесточайшую страду сорок первого, вплоть до минут растерянности и паники: "[?]Мчался, словно по пятам за мной гнались. Ни разу не оглянулся, смотрел только на впереди бегущих, обгоняя одного за другим. Помнится, передо мной появился начштаба батальона, схватил кого-то за гимнастёрку, боковым зрением я увидел, как ударили начштаба прикладом[?]"
Рядом бессчётно погибали. Одна смерть горше другой. И тем самым летом: "Последнее, что я видел, это как Подрезов (политработник, в тридцатых побывавший в тюрьме и лагере. - А.Т.) стоял во весь рост в окопе, стрелял и матерился. Выжить он не мог[?] да он и не хотел жить, это я знаю точно, ему обрыдла такая война, бегство[?]" И позже, в блокаду: "[?]Вспом[?]нился дождливый денёк, когда хоронили Витю Ломоносова, какой он был лёгкий, высохший дистрофик[?] нёс под мышкой его высохший труп, как доску".