да не дано иным прижиться,
восстав из праха и пыли,
поднять раскидистую крону,
где крупно жёлуди висят,
как недозрелые лимоны
иль лампы ватт по шестьдесят.
1997 ГОД
Картой испещрённой на стене,
бесконечной взлётной полосою
этот городок живёт во мне
где-то между миром и войною.
Слякотно, пустынно и темно.
Острые, недружеские взгляды.
Ни одно на улицу окно
не выходит. Стены да ограды.
На кровавый пир сорви-голов
поставлял он пушечное мясо -
безработных русских мужиков,
набранных поспешно из запаса.
Никогда забыть я не смогу
запах крови, воздух тёмно-сизый;
как танкист дымился на снегу
бросовою стреляною гильзой;
и сидел у времени в плену
возле развороченного дота
"дух", подшитый к делу своему
матерною строчкой пулемёта.
МАЙ. ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ
Как-то скованно и кротко.
Как-то сумрачно и голо.
И наркомовская сотка,
хоть убей, не лезет в горло.
Как же много растеряли
мы геройского народа.
Не звенят почти медали
сорок-памятного года.
За утратою утрата -
Борькин батя, Вовкин батя[?]
Вот сидим мы виновато,
никого не виноватя.
И совсем не безобразник
мутит воду в речке Лете,
чтоб вот так наш светлый праздник
стал девятым днём Победе.
СОЛДАТ ПОБЕДЫ
[?]И памятники сходят с пьедестала
Е. Винокуров
Лет пятьдесят или поболе
в какой-то юбилейный год
воздвигнут по народной воле
солдат.
А где теперь народ?
И вот спустился с пьедестала
герой гвардейского полка:
неужто слава отсияла,
которой прочили века?
Громоздким стукотя металлом,
прошёлся вымершим селом
и никого не увидал он
ни за столом, ни под столом.
Чем в землю вглядывался строже,
землистей делалось чело,
окалина ползла по коже,
глаза посверкивали зло.
Чугунно грохотало сердце
в просторе брошенных полей:
затем ли гнал отсюда немца
он, крови не щадя своей?
Ну как могли заглохнуть дали,
перетерпевшие бои?
Неужто землю добивали
свои?
А где теперь свои?..
СОН
Снится мне сон: на себя не похож,
царским солдатом
я мужиков вывожу на правёж
в девятьсот пятом:
- Что ж вы спалили помещичий дом,
строенный вами?
Или не знали, как учат кнутом
и батогами?
- Жизнь, - говорят, - довела до греха:
глохнем и слепнем.
Вот и пускаем порой петуха
с огненным гребнем.
- Ну так открыли бы лучше ДК
в барском именье.
Жечь, да крушить, да валять дурака -
много ль уменья?
Что я несу, и не ведаю сам, -
в шапке опилки.
Только запало, гляжу, мужикам,
чешут затылки.
- Да, - говорят, - тяжело без ДК -
негде собраться
фильм посмотреть, или дёрнуть
пивка,
или на танцы.
Погорячились. Простил бы ты нам.
Вышло некстати[?]
И побрели осквернять Божий храм,
а не взрывати.
Н. ЗАБОЛОЦКИЙ. 1957 г.
В неярком галстуке и кругленьких
очёчках,
в добротной тройке, шитой на заказ,
сидит вчерашний лагерный учётчик
и откровенно смотрит мимо нас.
Он горд собой. Он выдержал такое,