Я - один. Всё своё уношу с собой.
Дождь плетётся за мною вслед.
Помолиться, вывернув звук к нулю.
Не хотел терять - не имей.
Чтоб Господь услышал твои "молю",
Не нужны ни гугл, ни е-мейл.
* * *
Глазунья луны на сковороде небосвода.
Хочется жрать, но зато - зашибись! -
свобода.
Вещи лишь кажутся - сало в прожилках,
булка.
Только в брюхе пустом, как в пещере, гулко.
Боже, Тебе звонит бездомный один
человечек:
Мне бы супчика с хлебом, Ласковый,
Добрый Боже!
А в ответ: "- С вами говорит
автоответчик.
Абонент недоступен. Перезвоните позже[?]"
Абонент недоступен.
В молчанье Его неизвестный
грамматике вид.
Человеков, как тьма, накрывает Его
немота.
Поцелуй распятье, и пекло Его любви
Превратит в графит целующие уста.
* * *
Как из ведра изобилия, льёт.
И просвета нет.
Смыло кота Базилио и унесло в Бразилию,
Как неживой предмет.
Ливень нас превращает в глубоководных рыб,
В неизвестный грамматике вид.
Жестикулируя плавниками, лови,
как планёр, поток,
Чешуёй обрастая, лети-плыви, индивид!
Твоё дело - вода, песок, вот уже
и Владивосток.
Снова Дарвин в чести[?]: всё вернулось
на кру[?]ги своя -
Мать-пучина, жабры, севрюжий хвост[?]
И напрасно нас ждут на земле необсохшей
дела, семья
И лошадка, везущая в хлябях великих
хворосту воз.
«Наполненный светлой травой и беспомощной речью»
«Наполненный светлой травой и беспомощной речью»
ВПЕРВЫЕ В "ЛГ"
Алексей МАВРЕНКОВ
Автору 32 года. Родился в г. Находка Приморского края. Живёт в Москве. Пишет стихи и прозу. Публиковался в приморских периодических изданиях, в сборнике литстудии "Жизальмо" и др.
За Уралом
В таёжном краю за Уралом
Есть брошенная застава,
Домишки стоят устало,
Травою позарастали.
Мышиным горошком увиты
Заборы, калитки, корыта,
Не помнят могильные плиты
Тех, кто под ними зарыты.
И летят составы
Мимо той заставы
Домиков со ставнями
Резными, старыми.
В таёжном краю за Уралом
Простые суровые нравы,
Холодные долгие зимы,
Там почва, в которой лежим мы.
Которой принадлежим.
И летят составы
Мимо той заставы
Домиков со ставнями
Резными, старыми.
Самолёт
Мой самолёт умер ещё до взлёта,
Мой самолёт умер в сухой траве, и
Вот он, на полароидном фото,
Не в центре, а чуть левей.
Геометрия смерти, треуголка распоротых
крыльев.
Рулёжка, разбег и взрыв.
Дуэлянты винтов смотрят, спорят:
жив, не жив...
Медленный выход. Из тела тело выкинул,
Отодвинув потрескавшийся колпак.
Губы солнца с земли выглядели, как пули,
А само солнце поблёскивало, как пятак.
И пусть не сгниёт, пусть не съедят черви,
Пусть не тронет огонь или сволота,
Не перетянет дыхание вервием.
Мой самолёт умер ещё до взлёта.
Покойся. Реквием.
Брат
Мой маленький брат гуляет один по дороге.
Улыбка, как чайка, торчит на немытом лице.
Водители мчатся, родные и лживы, и строги.
Встречают его по утрам на парадном крыльце.
Мой маленький брат среди тысяч горячих
машин.
Они бесконечны, как сон беспризорного, зайцем