Константин Комаров. От времени вдогонку. - Екатеринбург: Творческое объединение "Уральский меридиан", 2012. - 60 с. - Тираж не указан.
"Когда ты сделан не по ГОСТу[?]" - заводит речь Комаров, пробуждая настороженность: а ну как скромное откровенничанье перерастёт в откровенное самолюбование? Подозрительность, однако, быстро выветривается: Комаров эгоцентричен, но и необычайно дружествен к чужой индивидуальности. И если он не раз пишет о самоубийстве - это не рисовка, не эпатаж, но осознание, что за великую возможность открывать душу людям (свою ли? их ли?) иногда поджидает расплата. Комаров очень талантлив, и то, что он творит с русским словом, вызывает уважение не только к поэту, но и к языку, прячущему в недрах ещё столько граней, полных смысла. "Если душой не кривишь, значит, душу кровавишь", - утверждает поэт, и выбор его не кривить душой предопределён высокой целью, ведь "ни о чём ничего не узнают, если я обо всём не скажу". Но не беспокойтесь: он заговорит, и ему многое удастся сказать.
Владимир Порудоминский. Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины . - СПб.: Алетейя, 2012. - 376 с. - Тираж не указан.
"Пространство медицины" в книге Владимира Порудоминского понято очень широко. Это не только недуги, но и вообще "телесное" в семействе Толстых: внешность, телосложение, походка, физическая мощь, наследственность, роды, каждодневный яснополянский быт. И это не только нечастые болезни самого Толстого, но и истории его родных, общение с врачами, включая "доктора Чехова", его разговоры о медицине, её значении и направлениях. В итоге книга действительно даёт детальную картину физического пространства вокруг великого писателя, и нередко мы видим, как явь перетекает в его творчество, которое оттого и стало для нас таким отчётливо-ощутимым, что за сценами предсмертной агонии, родильных мук и даже затяжной душевной тоски скрывается конкретное переживание, отчасти связанное с телесной, материальной причиной. Немало способствует положительному впечатлению то, что, говоря на деликатные темы, Порудоминский умеет оставаться корректным.
Григорий Кружков. Луна и дискобол: О поэзии и поэтическом переводе . - М.: РГГУ, 2012. - 516 с. - 1000 экз.
Нет более вдумчивого, более заинтересованного литературоведения, чем переводческая работа с текстом. Нет прочтения более горячего, чем прочтение переводчика, тем паче работающего с такой тонкой материей, как поэзия. Вот и книга Григория Кружкова, для которого перевод поэзии - ремесло и судьба, получилась такой: полной тонких и метких наблюдений, увлекательной, информативной, пристрастной. Судьбы поэзии и переводов поэзии тесно переплетены, и связь продолжается в наше время - Кружков показывает это как нельзя более убедительно. Книга представляет собою сборник статей, эссе, интервью, биографических зарисовок, полемических выступлений, а также собственно переводов Григория Кружкова, которые порой с блеском иллюстрируют его теоретические рассуждения (они, впрочем, суть плод многолетней практики). Почти все материалы поданы так легко и внятно, что могут увлечь даже людей, никогда не занимавшихся переводом. И лишь одно свойство - живой интерес к поэзии - непременно пристало иметь читателю, предвкушающему эту книгу.
Ирина и Леонид Тюхтяевы. Школа зоков и бады; Пособие для детей по воспитанию родителей. - СПб.: Акварель, 2012. - 160 с. - 5000 экз.
"На берегу стоял Бада и проклинал тот день, когда!" Какой же день проклинал бада, который обещал больше не бодаться? Конечно, день, когда у него появились зоки! Эти невыносимые, непонятливые, назойливые, вечно гомонящие и шебутные существа, которые обладают даром мгновенно вылечить баду, когда он трусит и ленится жить. Чтобы переиграть зоков, мирный и неторопливый бада вынужден проявлять прямо-таки чудеса изворотливости, открывать в себе невиданные и нечаемые педагогические способности. И, сам почти не веря в это и бесконечно волнуясь за них, бада сумеет сделать зоков достаточно учёными, чтобы они решились отправиться в путешествие вокруг света, который горит в окошках родного дома[?] Книга Ирины и Леонида Тюхтяевых особенно порадует тех, кто с удовольствием и ностальгией читает заходеровский перевод "Винни-Пуха", - настолько щедрую и яркую языковую игру удалось создать этим авторам.