До родного города было полдня пути на юг. А до новой границы - полдня пути на север. Когда-то в этом посёлке жил его дядя. Но дядя взял жену из другого народа, поэтому им пришлось уехать отсюда навсегда. Они теперь живут рядом с роднёй жены. Писали, что счастливы, оба работают, дети учатся, старший - уже студент. Что ж, его дядя сделал свой выбор, а он - свой.
Они поселились в бывшем дядином доме. Здесь было всё нужное для жизни простой и незатейливой. Сохранилась даже небольшая библиотека, и женщина вечерами читала мужу вслух. Он притворялся, что занят своими делами и не слушает её. Но она знала - не пропускает ни слова, понимала по его дыханию, то учащённому, то замирающему.
Он закрыл полный мимозы чемодан, и вдвоём они погрузили его в багажник белого "Москвича". Машина была старая, но ещё ни разу не подводила, бегала исправно. Он не предлагал жене поехать к отцу в город, где была больница и где в доме, полном женщин, она могла бы спокойно дожидаться родов. Она не просила его об этом, понимала, что муж не хотел, чтобы родные видели её стоптанные сапожки, старенькую голубую, ещё девичью, курточку с капюшоном.
А он думал купить ей в городе подарков, чтобы она поняла, как ему хорошо с ней. Хотел даже привезти ей сладостей, в изобилии продававшихся на рынке, побаловать её.
Но это потом, после мимозы.
Машина легко взяла с места и скрылась за поворотом. Она ещё немножко постояла, глядя на дорогу, потом взяла с крыльца ведро и медленно пошла к колонке на площади. Её длинное платье из хан-атласа, самого яркого, который смогла найти на рынке свекровь (восемь цветов!), трепетало на ветру, обнимая живот. Она поправила платок и попыталась стянуть полы куртки. Солнце уже светило по-весеннему, но степной ветер был ещё холодным. Женщина повесила ведро на кран и взялась за рычаг. Люди бросили посёлок, ушли. А колонка, качавшая артезианскую воду, всё ещё работала.
[?]Мужчина торговал мимозой, спрятав лицо в воротник бушлата и ёжась от холодного мартовского ветра. Торговля шла бойко, цена у него была чуть ниже, чем у других, а мимоза - свежая, яркая, с крупными пупырышками. К вечеру чемодан его опустел, на дне осталась одинокая веточка. Мужчина, прихрамывая, отнёс чемодан в багажник "Москвича", припаркованного неподалёку. Он прошёл дальше по улице в манящее мясным запахом кафе "Алан" и спросил поесть. Молча поужинал, долго пил чай, подливая в пиалу из расписанного цветами чайника. Всё время думал о жене. Он подсчитал, что ребёнок должен родиться после двадцатого марта. Сегодня только седьмое, начало месяца. Ещё как минимум дней десять, волноваться не о чем. Он решил, что на следующей неделе всё-таки отвезёт её к отцу, пусть женщины позаботятся. У них в доме уже двадцать лет никто не рожал. Мать, тётки, вдовая сестра, племянницы - все соскучились по детям, - пускай порадуются. И после родов матери нужен уход, одна она не справится! Он вдруг представил, что у жены начались роды, и она стонет, лёжа на кровати в их большой спальне, или ходит, раскачиваясь от боли, по комнатам их пустого дома. А если[?]
Нет! Быть не может, ещё две недели, не меньше. И признаков никаких, она бы сказала. Чемодан вчера подымали вместе - и ничего!
Чемодан[?]
Он быстро расплатился и, прихрамывая, поспешил к машине. На выезде из города заправил полный бак и залил бензином две канистры.
Под утро, совершенно разбитый, усталый до тумана в глазах, он подъехал к посёлку. В доме было темно. Он тихонько разделся, прошёл в комнату и прилёг на тахте, накрывшись своим же бушлатом. Спал недолго и проснулся, когда солнце ещё только взошло. Она не кричала, но по её дыханию он понял - началось. Он встал, плеснул в лицо воды из умывальника, снял с крючка её голубую курточку, прошёл в спальню. Жена тяжело дышала, пыталась сдержать стон, руками комкала под себя простыню. Увидела у него в руках курточку, замотала головой - "нет!". Да он и сам видел, что они уже никуда не поедут, - на кровати расплывалось мокрое пятно.