Выбрать главу

Именно в творчестве Пушкина целые поколения черпали энергию истинного патриотизма даже в те годы, когда любовь к "отеческим гробам" считалась сначала контрреволюционной, а позже просто неинтеллигентной, достойной лишь снисходительной иронии. В середине 70-х на большом литературном вечере молодая поэтесса вместо своих стихов прочла вдруг "Клеветникам России", и зал, огорчив "лёгкоязычных витий" эстрады, встал, взорвавшись аплодисментами. Потом большое начальство долго разбиралось: а что она, собственно, имела в виду? Лучше бы они задумались, почему в едином порыве поднялся зал. Возможно, мы жили бы сегодня в иной стране!

В Пушкине отыщем и решение русского вопроса, снова волнующего народ и пугающего власть, хотя человека с русским вопросом ей надо бояться менее всего! Во всяком случае, меньше телеобозревателя с двойным гражданством. Для нашего великого поэта русским являлся тот, кто сердцем привержен к судьбе России, её взлётам и падениям, озарениям и помрачениям. Неслучайно о своей любимой героине он сказал: "Татьяна, русская душою[?]" Душою! У гениев не бывает случайных слов, и если бы автор хотел отметить чистоту её родовых корней, он бы так и сделал. Глянем на историю его собственной семьи, на его верных соратников и муз-вдохновительниц. В их крови смешался весь тогдашний аристократический интернационал. Но все они русские душою! Напротив: в стае гонителей и губителей Пушкина рядом с чужеземцами, заброшенными к нам "на ловлю счастья и чинов" и откровенно презиравшими Россию, мы найдём высокородных аборигенов, продавших свою русскую душу дьяволу алчности, зависти и властолюбия. И как же это тёмное сплочение против светлого гения напоминает нынешнее сплочение против возрождения нашего Отечества!

Почти банальностью стали слова о том, что художника следует судить по законам, им же установленным. С этим не спорят ни архаисты, ни новаторы. Но ведь и свой народ, его государственное обличие, художник тоже обязан судить по тем законам, которые определены ходом и роком истории. Можно ли, как это делают ныне многие, оценивать историю нашей страны, в частности, невиданные перемены и мятежи прошлого века, сумрачных героев той эпохи, не понимая глубокого замечания Пушкина: "Мы живём не веками, а десятилетиями". Можно ли сначала поднимать Россию на дыбы, а потом браниться, что у нашего Отечества дурная историческая иноходь?

В наши времена, когда окончательно пали всяческие догмы, и Пушкин открыт любым пытливым ветрам, коим вздумается подуть, появилась возможность понять и оценить государственно-политическую деятельность "умнейшего мужа России" в связи с устремлениями свободного русского консерватизма. Именно "либеральным консерватором" считал своего друга Вяземский, кстати, поначалу не принимавший пушкинской "патриотической щекотливости" и "географической фонфоронады". Мы продолжаем, писал князь, "лежать врастяжку, и у нас от мысли до мысли 5000 вёрст". Впрочем, предсказанное автором "Клеветников России" вероломство священных союзников и крымская катастрофа заставили Вяземского иначе взглянуть на "озлобленных сынов" просвещённой Европы и понять провидческую ярость собрата.

Ныне, вспоминая строки поэта, полные горячечной гордости за широко разбежавшуюся Империю, сознаёшь, сбылись-таки в сердцах брошенные нашими парадоксолистами пожелания: увы, Россию сузили да ещё и подморозили. Нас теперь всё меньше на земле пращуров, и если встанем, то уже не "от хладных финских скал до пламенной Колхиды" и Тавриды. Но разве ж мы сделались счастливы, убывая и отступая? Нет, не счастливы... Однако и сейчас продвинутая наша поэзия буквально набита тоскливыми сарказмами по поводу неповоротливой и бессмысленно огромной России. Урок, как говорится, не впрок. А ведь утраты родного пепелища, перекройка границ начинаются с того, что поэтам в тягость нести пусть даже словесную ответственность за обширную многоплемённую державу. Куда легче считать своим отечеством русское слово, которое легко перелетает с континента на континент, собирая мышеловочные гранты и лукавые поощрения. Однако русское слово без русской почвы долго не проживёт, развеется. Поговорят, поговорят на языке Пушкина из уважения к былым заслугам, да и позабудут вкупе с поэтами, гордившимися своим интертекстуальным озорством, как декабристы - подвигами на поле брани.

В минувшее двадцатилетие Пушкина упорно старались превратить в "достоянье доцента", своего рода вербальный пазл, который можно складывать и так и эдак, не заботясь об изначальных смыслах. Почему? Причин много. Но одна очевидна: в противном случае надо признаться, что творческое развитие привело нашего национального гения к убеждению, что поэт, конечно, не должен "гнуть ни помыслов, ни шеи", но и в то же время он не имеет права быть вечным супостатом государства, язвить, клеймить, толкать под руку и отдавать "возвышенные затеи оценке хитрых торгашей". Поэт совсем не обязан быть непримиримым врагом власти, если "не жесток в ней дух державный". Он не должен осмеивать "животворящие святыни" и народных героев, чей пример рождает в потомках волю к жизни, подвигу и созидательному реваншу. Ибо если поэт не воскликнет: "Россия, встань и возвышайся!" (встань с веком наравне, возвысься в могучем миролюбии!) - она никогда не встанет и не возвысится. Так и дотянет свой исторический век "больным, расслабленным колоссом", какие бы там указы, законы и призывы ни громоздили цари, генсеки или президенты.