Игорь ЧЕРНЫШОВ
«Я и есть тот самый бомж»
«Я и есть тот самый бомж»
Я, наверное, до недавнего времени был одним из немногих, до кого прорывался по телефону надтреснутый голос Юрия Могутина: "Стихи лезут и лезут. И ничего они мне не приносят: ни кола ни двора. Только звёзды считаю. И зачем они лезут, кому нужны? Сам, как таракан морёный, таблетки горстями глотаю. Едва ползаю. Едва говорю".
Интонация полной безнадёжности, опустелости: вот, кажется, прободила грудь невидимым шильцем разбойная рука, и весь живой воздух из нутра истёк, и неоткуда крупице радости взяться на сердце - так глухо, неотзывисто впереди.
Съёмный дворишко в Мичуринце, убогость лезет из каждой щели, травяная ветошь подпирает порог, дышит сквозь рассевшийся пол заосеневшая земля, тянет исподнизу стужей, как из ледяной погребицы, шуршат по обоям тараканы, нацеливаясь на босые пятки хозяина, и мыша-хлопотунья, которую некому унять, так и норовит спроворить последний сухарик, чтобы до утра шебаршать в дальнем углу хлебенной коркой.
Уже лет десять, как снял Могутин это норище, наверное, последний прислон, последний сиротский полустанок полуслепому, изжитому старому поэту; и ехать, братцы, некуда, и бросать эту землю Господь не велит: де, терпи, богоданный. А чемодан так и стоит неразобранный возле кровати, с приотпахнутой крышкой, словно бы ждёт окрика - пора съезжать[?]
А как хочется услышать тёплого голоса с небес в этой бесконечной ночи, чтобы Христос навестил, встал в дверях, насулил праздника; но Его всё нет и нет; а отяжелевшие яблоки так гулко падают за окном в чужом саду, будто сколачивают гроб за ближним углом на улице Карла Маркса. Прошлое совсем рядом, и грядущее уже у порога. Но душа-то не замирает, она молода, она полнится пережитым: и дождь ли обложной за окном, иль вызревшая багровая луна, прильнув к окну, просится на постой, иль зимний ветер-сиверик воет тоскливо, с причетами, нанося в углы серебристую снежную мучицу, - всё это, несмотря на тягость быванья, полно незамираемых чувств, красок, оттенков музыки печальной, всё просится в строку, хотя бы только что накануне из больнички приполз.
В больничной палате,
в чужом маскхалате,
В палате, где нас - как рабов на галере,
Гребу среди стонов на узкой кровати.
Учусь ежечасно терпенью и вере[?]
Меж смертью и жизнью
здесь нет разногласий.
Пропитаны болью, пульсируют стены.
Болезнь ни больных, ни больницы
не красит.
Поддатый прозектор выходит
на сцену.
Меня, как и вас, разыграли по нотам.
Попавшим сюда не прорваться
из круга.
И вы, либералы, и мы, патриоты,
Равны перед смертью и стоим
друг друга.
И снова стеснительный голос в телефоне. Боится Юрий потревожить навязчивостью, неловко ему, что вдруг не ко времени влез со своими переживаниями, такими обычными для нынешней страны: "Володя, прости. Не помешал? Может, не ко времени? Жизнь - галеры. Приковали - и гребу за тарелку пенсионного супа. Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой[?] Зачем живу? Чего жду? Бомж, настоящий бомж. И никому не нужен. Мне больше не с кем поговорить".
От такого внутреннего неустроя, душевной разладицы как не возопить, позабыв на время о гордости и мужестве: "Боже, Тебе звонит бездомный один человечек: Мне бы супчика с хлебом, Ласковый, добрый Боже! А в ответ: "С вами говорит автоответчик. Абонент недоступен. Перезвоните позже[?]"
Могутин - верный поклонник поэзии, и потому Господь не отнимает у него ни ума, ни души, ни таланта, ни сердечного многочувствия. Ему и нужен ответный отклик-оклик, чтобы удостовериться, что в земной жизни не одинок, не иголка в сене, которую не сыскать даже самому сердобольному доброхоту. Капля участия нужна. А весь скудный быт, куда задвинула его судьба, Могутин, не сознавая того, переможет, перетрёт, лишь бы Господь не отнял у него дара, а если поэтический родничок струит, не засыхает, значит, и жизнь вершится по высшей задумке. И это самое главное, чем обнадёживается, укрепляется в своём предназначении поэт, тот самый якорь спасения, которым можно зацепиться при крайней нужде за придонный камень-Одинец, когда обречённо стаскивает тебя течением жизни в небытие. И если жалуется мне Могутин на невыносимые скорби, то лишь в исполнение древнего научения: "Бог слёзы любит, любит жалобы, уединённые молитвы-просьбы пред иконою. Ведь если дитя не плачет, то и мать не разумеет".