По выпуклости-гладкости асфальта,
по сумраку, по свету Петрограда
гони меня - любовника, страдальца,
любителя, любимчика разлада.
Но наивным было бы полагать, что стихи Юрия Кузнецова более в этом смысле оптимистичны и позитивны. Вместо индивидуалистической проповеди у него всё это оформлено лишь в более понятные почвеннику одежды и мифологемы. Взять хотя бы посвящение Юрия Поликарповича "Отцу" 1969 года, всё проникнутое болью и страхом за будущее:
- Отец! - кричу. - Ты не принёс нам счастья!..- Мать в ужасе мне закрывает рот.
Эффектно сказано, но фактически весьма двусмысленно. На грани инфантилизма и потребительства. В стихах словно предполагается, что отец должен обеспечивать бытие сына и своей семьи, а сын должен предоставляемые ему автоматически блага не менее автоматически потреблять.
Нечто по русской поговорке: "Отчего парень с лошади упал? Оттого, что мать криво посадила". Словно бы кривая посадка на лошадь избавляет самого парня от необходимости держаться в седле и представлять собой что-то самоценное не только в родстве с отцом и не только в качестве звена поколений. Не говорю, что разрыв поколений - это хорошо. Не говорю, что это легко. Но за констатирующей частью обязательно должна начинаться позитивная программа, то, как именно ты сам планируешь держаться в седле. Когда даже отец предал, когда нация - не такая, когда всё вокруг - не то и не так. И вот здесь начинались откровенные проблемы.
Тонким существом своей души и Кузнецов, и Бродский предчувствовали распад СССР, европейские войны, погружение советской империи в пучину феодализма, технологическое крушение общества потребления.
Неслучайным выглядит даже эпический склад речевого пространства у обоих авторов с их тяготением к поэмам, к большим формам, к непременным обобщениям. Когда даже небольшие по размерам стихи менее всего напоминают простую зарисовку или заметку, претендуя на цельный философский образ.
Поздняя советская лирика буквально сочилась этими перезрелыми соками распада. Не было веры уже не просто в идеалы, но не было также и веры в общество, в семью, в самого себя. Поздняя советская лирика разрушительна и саморазрушительна. И чем лучше, чем достойнее авторы, тем эта тенденция виделась отчётливее, откровеннее. Тем сильнее рвались нервы в строках Юрия Кузнецова, тем циничнее матерился Иосиф Бродский.
Кого мы обманываем? Хотя бы те же эпатажные строки "Я пил из черепа отца" правильно были поняты лишь близким кругом Юрия Поликарповича, теми, кто разделял его убеждения, кто разбирался в его весьма непростых художественных и эстетических поисках.
Пренебрегать возможностью диалога - значит утратить связь с улицей, как определял наречение явлений именами Маяковский. Делать вид, что диалог не нужен или не важен - потворствовать разрушению преемственности традиций и открывать дорогу в русскую поэзию разрушителям, которых гениально разоблачил Кузнецов, но не достучался до массового читателя именно потому, что из своего "генштаба" далеко не всегда считал непосредственный диалог благом.
И Кузнецов, и Бродский выглядят в исторической перспективе своего рода предвестниками Русского хаоса перестройки. Гениальные алконосты распада пропели свои печальные песни, чтобы потом, за ними, не было уже ничего, даже отдалённо напоминающего реалий СССР. Они в предельно концентрированном и незамутнённом виде явили то, что тогда же прорывалось у многих, но не было пока что оформлено столь беспощадно и бескомпромиссно.
И там, где другие пока ещё видели личные мотивы, Кузнецов с Бродским сумели увидеть планетарный хаос.
Андрей КАНАВЩИКОВ,
ВЕЛИКИЕ ЛУКИ
Родство по слову
Родство по слову
Юбиляция
Александру Городницкому - 80!
Его научные регалии можно перечислять долго. Доктор геолого-минералогических наук, океанолог, академик РАН, автор статей в журналах. Но Александр Городницкий воспринимается прежде всего как поэт. Один из основоположников явления, которое называется авторской песней. И в этом он, что называется, сам виноват. Потому что, несмотря на все научные заслуги, на более 130 научных работ, как иначе воспринимать классика жанра, автора "Атлантов", "Перекатов", "От злой тоски не матерись[?]", "Донского монастыря" и многого другого, буквально пошедшего в народ? Песню эту, авторскую, бардовскую, как ни назови, исполняемую "человеком с гитарой в руках", Городницкий, хотя гитарой так, кажется, и не овладел, считает явлением национальным, русским: "[?]несмотря на обилие различных корней у авторской песни (и цыганщина, и городской романс), всё-таки главный корень - русский фольклорный".