Ведь на нас на всех не наберёшь охраны!
Ночь придёт, и, утра не дождавшись даже,
В страхе о пощаде нас попросит стража.
ПРИТЧА О СВЯТОМ САВВЕ
Когда шёл по земле Святой Савва,
Ещё прежде своего рождения,
Когда его ещё звали Растко,
Шёл, как и сейчас идёт он,
Хотя мы самого его не видим,
А может быть, это было после,
Кто-то шёл по стопам Саввы
К источнику Саввы
На вершину Саввы,
Куда и мы идём снова и снова,
Ибо нет нам пути другого.
И вот кто-то Саввина дня накануне
Шёл по земле Саввы,
И на него псы напали,
Как они и сейчас нападают
На любого, кто держит путь Саввы.
Путник сложил троеперстие,
Как и нам велено креститься,
Отпугивая псов заветом,
Но псы ещё больше рассвирепели
И до нынешнего дня не отступили.
Тут он склонился – поднять камень,
Но камни вмёрзли в эту землю,
Пристыли к ней ледяными цепями,
Потому что зима была сурова,
Как она сурова и ныне,
Как всегда, Саввина дня накануне.
Уже тащили Саввины стопы,
Бедро Саввы, локоть Саввы
По земным долам и лощинам,
Где всё вокруг поделено на свете,
Тут Святой обнажил меч своих уст,
Своё единственное оружие,
Какое он и нам заповедал,
И эти слова промолвил:
– Будь же проклята земля, где от века
Псы свободны и связаны камни.
Перевёл Вячеслав КУПРИЯНОВ
Ты вакханка моя, наркоманка
В новейшей литературе мрак - замена глубины. В романе А. Иличевского "Орфики" мрак – это Россия, прежде всего Россия 90-х. Студент Пётр, не успев улететь в Америку, влюбляется в чужую жену Веру, которая отвечает такой неистовой страстью, что вместо совместного солнца выкатывается безумная луна, под которой герои насилуют друг друга в подъездах, на чердаках или вблизи могильных плит. Вера, задавленная внутренним зверем, не может быть счастливой, но она грозит стать смертельно несчастной, если от позора и тюрьмы не будет спасён отец-генерал, обвинённый в растрате. Пётр погружается в новорусскую бездну без компромиссов: продаёт крематорные печи, скупает в провинциальных моргах невостребованные трупы для производства восковых статуй, пытается заработать в постели с богатым Барином, под наркотиками летает курьером. Денег для успокоения инфернальной Веры всё равно не хватает.
У разрастающейся тьмы есть своя логика: жертва больше напоминает преступление, а герой, который мог бы отправиться в сторону Христа, сближается с Иудой. Кульминация плана спасения – участие Петра в мистерии, совмещающей «русскую рулетку» с дельфийским оракулом. Местная Кассандра выкрикивает слова о будущих катастрофах, уже известных читателю: взрываются дома, машины, поезда, самолёты, люди гибнут в метро, на вокзалах и уличных перекрёстках. В момент пророчества об очередной беде искатели больших денег щёлкают пистолетом, приставленным к виску. Когда один из игроков падает, объявленное событие не происходит. Производится замена, и единственный выживший получает доллары. Петру везло: падал не он, а партнёры. Но когда была озвучена трагедия в Беслане, герой почувствовал пулю, рвущуюся в висок, бросил оружие и сбежал. Пётр выжил, дети в Беслане – нет.
Если обозначить мир «Орфиков» лаконичным словом, стоит вспомнить декаданс. А. Иличевский – самый яркий представитель этого настроения в современной русской прозе. Прочитай его тексты Ф. Сологуб, З. Гиппиус или М. Арцыбашев, творившие сто лет назад, сразу признали бы своим.
Есть декаданс на уровне содержания, когда дерзкий автор начинает экспериментировать с тяжёлыми идеями, поддерживать динамику рискованной мысли, избегающей известных путей. У А. Иличевского есть основания для этой стратегии. Но в «Орфиках» автор значительно больше доверяет декадансу на уровне формы: роман напоминает дорогой, украшенный искусственными цветами склеп, в котором живые мертвецы ведут неспешную беседу об ужасах существования.
Повсюду распространяются «мучительные цветочные запахи», сумерки «полны сладкой жути». Вера «обручена со смертью», она – «бездонное женское божество, способное вырвать глаза». Закономерно, что соединение происходит на кладбище «в мороке бредового забытья», а близость смерти только «подстёгивает любовный припадок» и, конечно, готовит «истощение отравленных желанием тел». Пётр – вполне состоявшееся декадентское сознание: «Мы были очарованы бодлеровской лошадью разложения, раскинувшейся посреди столицы».