Находясь в границах поэтики угасания, не стоит увлекаться историософией. Однако автор «Орфиков» переходит именно к ней. 20 лет назад «рухнул человек», и «бесы заполонили каждый уголок». Позади – «советская зомби-империя», впереди – незавидная судьба «народа, отравленного трупным ядом». В каждом из возможных русских времён царит кошмар самоуничтожения, а ядром нашей истории оказывается дьявольская игра. Опричнина, пугачёвщина, реформы Петра, крепостничество, революции, Большой террор, Гражданская и Великая Отечественная подталкивают Петра к печальному выводу: Родина-мать стала мачехой, «не просто низвела образ человека, но сделала всё возможное, чтобы сыновья перестали её любить». Структура романа не позволяет сказать, что автор не согласен с героем.
В поэтике – декаданс, а там, где происходит становление философии истории, – отрицание России как смысла и цели. При этом А. Иличевский хочет, чтобы мы воспринимали сюжет в согласии с античной логикой, думали о древнегреческих богах. «Орфики, устраивая мистерии, поклонялись Аполлону и пренебрегали Дионисом. Они верили в способность человека с помощью самопожертвования умилостивить богиню неизбежности, рока – Ананке, и изменять будущее», – читаем в справке-эпиграфе.
«Орфики», как и предшествующие романы Иличевского, посвящены отношениям интеллигента с Дионисом. Дионис Иличевского – истребление человека алкоголем («Математик»), наркотиками («Анархисты»), любовной зависимостью, в которой совсем нет света («Орфики»). Вместо трагедии, предполагающей достижение экстремальных точек спасения, – поглощение: русский мир готов к тому, чтобы его уничтожила бездна.
Вакханка в мистерии и наркоманка в ломке (Катя из «Анархистов») всё-таки не одно и то же. На такого клинического Диониса, лишённого мифологической сложности, наступает математически просчитанный Аполлон – не бог чистой красоты и укрощения хаоса, а принцип рационального отстранения от пожаров внутреннего мира. Классическая для А. Иличевского ситуация: на Петра, безголосого Орфея, пристально посмотрел какой-то суровый Дед Мороз, и язвы души оказались под снежным панцирем, разложение было приостановлено. Аполлоническое спокойствие и результаты усилий писателя-анестезиолога заметно отличаются.
Романы Иличевского – экспериментальная больница, где лечат не любовью и преображением, а замораживанием, инъекцией льда. В пространстве холодного аристократизма пациенту стыдно быть истеричным, распущенным, зависимым от смертоносных веществ и депрессий. Ближе к финалу многословие покидает героев Иличевского, их чувства становятся простыми. «Весной надо будет отсюда выбираться», – последняя фраза Петра, решившего покинуть бесланское кладбище.
Что он делал там? Вряд ли наказывал себя за не сделанный выстрел, который мог спасти сотни детей. Скорее, проходил терапевтический курс: прижимаясь к могильной земле, соприкасаясь с образами павших, учился не сгорать в Дионисе, застывать в безмолвной тишине, в аполлоническом равновесии, исходящем от надгробных монументов, – прекрасных в прохладном граните и свободных от людской суеты. Нет больше шумной жертвенности, не беспокоит память о Вере, оставшейся в горящем аду. Женщины у Иличевского не спасаются.
Александр Иличевский.
Орфики: Роман. – М.: АСТ, 2013. –
283 с. – 4000 экз.
Легенда о тоталитарном человеке
Александр Куляпин, Ольга Скубач. Мифология советской повседневности в литературе и культуре сталинской эпохи. - М.: Языки славянской культуры, 2013. – 240 с. – 500 экз.
Учёные из двух сибирских вузов – Ишимского государственного педагогического института им. П.П. Ершова и Алтайского государственного университета – проделали немалую работу: исследовали и обобщили центральные образы советской поэтики – время, уникальные географические явления (например, образ Волги), транспорт, связь, человеческий фактор. Эти наблюдения интересны, занимательно изложены. Однако в результате получилась книга, в которой предлагаемый вниманию читателей материал намного значительнее, чем авторские выводы о нём. Почему так вышло? Решившись повествовать о "мифологии", Куляпин и Скубач увлеклись прямолинейным подвёрстыванием материала к своему субъективному и уже сложившемуся представлению, нимало не смущаясь, если прокрустов каркас оказывался слишком тесным. Слишком прозрачна установка, которая мотивировала авторов ещё до того, как они взялись изучать материал, и многие выводы взяты с потолка – ибо откуда-то же надо было их брать. В результате чтение небезынтересно – однако вопросы «почему», «отчего» множатся, не находя ответа.