Многие в России считали ошибкой присоединение Польши: дескать, правильнее было бы создать вокруг Варшавы хиленькое, но отдельное государство, подконтрольное Петербургу. А «внутренняя» Польша стала для державы постоянной головной болью, вечным источником смуты, обузой. Но нужно было нести бремя империи: уступишь в Польше – придавят и в Петербурге.
В 1860-е в России уже сформировалась интеллигенция – как инстанция, как орден. А государственники сначала по большому счёту почивали на лаврах победы 1814 года и Священного союза, а после падения Севастополя впали в панику. Кроме того, патриотизм в очередной раз бюрократизировался. Многим молодым людям в те годы казалось, что быть патриотом и монархистом можно только из корыстных побуждений или по инерции. Они, конечно, ошибались и не хотели постичь душу старшего поколения, но вспомним, как дорого нам стоила аналогичная ошибка в 1980-е... Патриотов и консерваторов, которых вдохновляла историческая память о Бородине и взятии Парижа, оставалось немало. Но многие из них ощущали себя отжившими, проигравшими. Да и реформы ошарашили приверженцев самодержавия...
Около десятилетия прошло после Крымской войны. В Париже и в Лондоне побаивались Россию и со страху создавали образ огромной варварской державы, которая нависла над утончённой цивилизацией. Орды Атиллы, пришедшие с Востока, – подходящая историческая аналогия, она и пошла в ход.
Но зажать Россию в Польше, как в Крыму, западные державы не могли. Просто с точки зрения военных расчётов это оказалось невозможным, да и австрийцы с немцами не желали появления на политической карте Европы суверенного польского государства. Поэтому либеральная общественность негодовала, но поделать ничего не могла. Кстати, польский мятеж помог России всерьёз сблизиться с Пруссией. Этот союз вскоре позволит Бисмарку поставить на колени Францию.
Впрочем, когда Польша загорелась, многим в России всерьёз казалось, что речь идёт о крушении империи. После падения Севастополя апокалипсические настроения среди патриотов не затухали. Вспоминали о падении Константинополя, о гибели православной империи. Вот-вот Запад, объединившись с внутренними врагами престола, добьёт, задавит больного медведя. Когда крамола вышла за пределы Польши и Литвы, многие – кто с ужасом, а кто и с надеждой – предполагали, что она охватит весь запад Российской империи, и распад неизбежен.
Помните ситуацию 1993 года? Россия выводит армию из Европы, отказывается от геополитических завоеваний 1945-го – и тут же получает агрессию генерала Дудаева. Аналогия станет яснее, если вспомнить, что в 1861-м Россия вступила в цикл смелых реформ, а экономика после Крымской войны и сокращения доходов от хлебного экспорта пребывала в отчаянном положении. Тут уж приходилось добывать победы зубами.
Польша бурлила уже несколько лет, но с января 1863-го на западных рубежах Российской империи началась настоящая война. Отряды повстанцев нападали на русские гарнизоны, терроризировали обширные территории в Польше, Литве и Белоруссии. Восстание получило оттенок межрелигиозной бойни: жертвами повстанцев стали православные, а вдохновителями – ксендзы. По отношению к православным повстанцы избрали политику устрашения – непокорных казнили.
Немногие в России сохранили хладнокровие и боевой дух – качества, позволившие нашей стране в XVIII веке превратиться в сверхдержаву. Одним из последних исполинов воинской державы был Михаил Николаевич Муравьёв-Виленский, в прежние годы уже послуживший на западе империи. Тогда он проявил себя решительным православным миссионером, энергичным защитником русских.
Муравьёву шёл 67-й год – возраст по тем временам мемуарный. И вот император Александр II был вынужден призвать этого своенравного старика, к которому питал антипатию. Ведь Муравьёв методично критиковал реформы, а в глазах либеральной общественности считался не просто «старовером», но по меньшей мере цепным псом. Прозвище «вешатель» он сам себе придумал задолго до польской операции. Кто-то съязвил по адресу его родственника-декабриста, а Михаил Николаевич рубанул: «Я не из тех Муравьёвых, которых вешают, а из тех, которые вешают». Впрочем, этот афоризм приписывают и Н.Н. Муравьёву-Амурскому. Под впечатлением от виселиц 1863 года этот исторический анекдот припомнили. Муравьёв-вешатель, Муравьёв-палач – так называли усмирителя Польши салонные удальцы.