В 50-е годы прошлого столетия русская и советская литература в Китае выступала не как иностранная, а «своя» литература. Но теперь уже очень мало кто среди китайских писателей говорит по-русски, и китайские читатели тоже очень редко читают современную русскую литературу. Можно сказать, что русская литература в Китае сегодня является только одной из зарубежных литератур. Если в прошлом китайский народ читал «Что делать?» Чернышевского или «Как закалялась сталь» Николая Островского как свой «учебник жизни», то теперь они смотрят на русскую литературу только как на «совсем другие ландшафты». Это словосочетание я взял из романа Виктора Пелевина, который я перевёл с русского на китайский язык. Теперь в Китае многие считают, что русская литература постепенно уходит от китайских читателей и её влияние на китайское общество сильно падает, хотя её всё равно нормально переводят, читают и изучают у нас.
С другой стороны, раньше в китайском изучении русской литературы была тенденция к политизации и социологизации, а теперь такая тенденция значительно менее ощутима: по мере развития социальной демократии, с появлением нового поколения переводчиков и исследователей изучение русской литературы в Китае всё больше сосредоточивается на художественности, на эстетических аспектах литературы, больше внимания уделяется научности и независимости исследования. Словом, русская литература в Китае сегодня как будто ближе к чистому литературному восприятию, и это нам, новому поколению китайских переводчиков и исследователей, любителям «чистой» русской литературы, счастье, а не беда!
– А вы не скучаете по глубоким смыслам? По тому морализаторству, которое было неотъемлемым от русской литературы XIX века и от советской литературы? Современная литература не кажется вам облегчённой, развлекательной?
– Конечно, немного скучаю. Правда, что современная русская литература в некоторой степени теряет «мыслящую силу» традиционной русской литературы, но это – реакция на слишком идеологическую литературную традицию.
– Однажды японская переводчица сказала мне, что европейцы очень многого не понимают в восточных литературах (особенно в стихах), потому что европейцы не пишут иероглифами… Действует ли это в обратную сторону: может ли быть так, что иероглифы вносят в русскую литературу, переведённую на китайский язык, какие-то новые смыслы? Во что превращаются Пушкин и Бродский, записанные иероглифами?
– Я думаю, что «непереводимость» в художественных произведениях заключается не в иероглифах. Я не думаю, что китайцы понимают стихи Пушкина и Бродского иначе, чем русские. Но это только в смысле содержания, а в области поэтической формы я думаю, что поэзию совсем нельзя переводить – не только с европейских языков на восточные иероглифы, но и даже с одного европейского языка на другой.
– Но разве в поэзии сама форма не является отчасти и содержанием? По крайней мере значительно больше, чем в прозе. Вы составляли антологию китайской поэзии, переведённую на русский. Много ли сохранилось в переводе – и что потерялось?
– Вы правы в том, что форма поэзии является также и содержанием. Это так называемая содержательность формы. Именно поэтому я считаю, что поэзию нельзя переводить. Но парадоксальным образом везде поэзию переводят, и всегда иностранную поэзию читают. Что касается моей антологии, я только составитель, и почти все переводчики – русские поэты. Трудно сказать, что сохранилось и что потерялось, но в переводе, несомненно, немало их добавлений.
– В 2000 году вы написали книгу «Светлая печаль: вторая встреча с Россией». О чём была тогда ваша печаль? С каким чувством вы сейчас приезжаете в Россию?
– У меня и тогда не было и сейчас нет никакой «печали» о России, и когда я составлял в сборник статьи, которые написал во время моей второй стажировки в России, я просто цитировал отзыв Франка о поэзии Пушкина. Я думаю, что это выражение является точным определением не только поэзии Пушкина, но и общественного положения России до и после распада Союза, и даже типа русской культуры и характера русского народа. Мне всегда приятно видеть Россию, всегда приятно воспринимать русскую литературу и культуру, в том числе её свет и печаль.