Подлинное понимание Салтыкова-Щедрина достигается не при растаскивании литературоведческих завалов, а при изучении того, что под завалами томится: самих произведений. Надо идти не от методологии к произведению, а от произведения к художественному смыслу, в нём заключённому. Конечно, это не провозглашение какого-то новейшего нигилизма – с антикоммунистической подкладкой. И печальной памяти щедриновед Эльсберг не только доносы в НКВД писал. И советский академик Бушмин тоже принёс некоторую пользу как редактор собрания сочинений Щедрина.
Но феномен настоящего писателя заключается, в частности, в том, что интересны не только его произведения, не только он сам, но и происходящее вокруг его наследия. Салтыков-Щедрин в этом отношении может состязаться с любым из тех, кто составляет славу отечественной словесности. Уже само название литературоведческой отрасли, его наследием занимающейся, – щедриноведение – вызывает достаточно сложные чувства: созданное под знаменитым псевдонимом отнюдь не весь Салтыков как реально существовавший автор!
Но в наше время, когда литературовед совершенно свободен от внешних давлений, волен договариваться (или не договариваться) только со своей совестью и может опасаться только за свою честь, попросту неприлично оставаться в состоянии «нескончаемого езопства», как называл это сам Салтыков.
Всю жизнь и во всех своих произведениях Михаил Евграфович писал драму человеческого духа, стеснённого как неверной телесной оболочкой, так и внешними обстоятельствами, которые никогда не бывают благоприятными. И черты этой вселенской драмы открываются даже в истории Угрюм-Бурчеева, даже пустопорожних помпадуров или праздношатающихся героев «Современной идиллии».
Устанавливая подлинные основания салтыковского творчества, мы обнаружим, что он разработал многие литературные модели, которые вовсю стали эксплуатироваться в ХХ веке, – от интеллектуалистских до постмодернистских. Мы увидим, что его литературная свобода была абсолютной: работая на злобу дня и не думая о вечности, теперь он легко и по праву эту вечность обретает. Это чувство свободы необходимо перенять его исследователям, преодолеть инерцию идеологизированного подхода к наследию писателя в пользу этико-эстетического. Если мы решимся быть смелыми и просто читать произведения Салтыкова-Щедрина как художественные, нас ожидает множество удивительных открытий. Мы поймём, что всё это у Салтыкова-Щедрина мы уже знали, только не признавались себе в том, что это у него есть.
Теги: русская литература , М.Е. Салтыков-Щедрин
Я пришёл в шинели жёстко-серой...
С. Гудзенко (в центре) в кругу военных товарищей. Справа – поэт Ю. Левитанский. Венгрия, март 1945 г.
Фото: http://galandroff.blogspot.ru/
Фронтовик Семён Гудзенко. Таким он пришёл не только в госпиталь или домой, но и в поэзию. Всерьёз писать стихи он начал на фронте, в самые сумрачные дни 1941-го. Война открыла поэта и, помедлив, убила его.
Когда на смерть идут - поют,
а перед этим можно плакать.
Это из первого и из главного – солдатская истина всех времён. С песней шли на неприступный Измаил, а в Великую Отечественную возрождались старые песни и слагались новые. Преемственность воинской песни – одна из тайн русской поэзии.
...И всё же есть такой род поэзии – героика. Всё начиналось с Гомера, а у него и сатира, и страсти, и рассуждения о природе вещей – всё разворачивается вокруг сражений. Воинская героика – в истоке поэзии, и в этом нелегко признаться самому себе во времена, когда слово "пафос" воспринимается как презренное клеймо, а стихотворцы предпочитают показывать реальность с налётом иронического снобизма. В стихах (да и не только) всё меньше мужского, всё меньше человеческого. Тем дороже для нас лучшие поэты фронтового поколения. Рядом с ними нынешние голоса кажутся какими-то компьютерными. Куда синтезатору супротив гармони или трубы.
Cемён Петрович Гудзенко прожил тридцать лет, но с послевоенных портретов на нас смотрит человек совсем не моложавый. Десять лет он преодолевал боль и умер, как и предсказывал, – «от старых ран». В поэзии сбываются пророчества – только не кокетливые, которых пруд пруди. Редко встретишь столь крепкую сцепку жизни и строк, войны и поэзии.
Стихотворение, известное многим по первой строчке – «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели» – называется «Моё поколение». Но, даже если бы Семён Гудзенко поскупился на заглавие, мы бы расслышали в этих строках голос поколения. Нынешние школьники, увы, глуховаты к поэзии, если речь не идёт о песне. Но на эти стихи они отозвались одним словом: «Мощно!» С полуслова понимают Гудзенко и наши новые фронтовики – те, кто вернулся с афганской и чеченской войны.