Марина САУСКАН
Теги: Школа-студия МХАТ , театр
Строки нового века
Прекрасный поэт Александр Межиров когда-то, лет тридцать назад, печально сказал мне, что "в поэзии прогресса не бывает". Это справедливое замечание. Иначе мы не смогли бы понять поэтов прошлого, а они частенько ближе нам, чем поэты-современники. Совершенно блистательно живы сегодня стихи Овидия и Пушкина, Уитмена или Лермонтова - они во многом опережают не только своё, но уже и наше время.
И всё-таки поэты снова и снова берутся за перо, сегодня назовём это гусиное перо «клавиатурой компьютера» – выразить своё время, свои чувства, своё потрясение от мира, вечного и временного одновременно.
Мне хочется предложить вниманию читателей «ЛГ» несколько поэтов нового века. Один из них – Владимир Салимон, его первые публикации появились ещё в СССР, он автор многих книг, получил несколько заметных литературных премий, но каждое своё стихотворение он пишет как впервые. Клементина Ширшова только начинает свой творческий путь, ей двадцать лет, она студентка Литературного института. Перед вами её первая публикация в «ЛГ». Андрей Коровин ведёт литературные встречи в Доме Булгакова, он один из кураторов Волошинских праздников поэзии в Коктебеле и других культурных проектов, автор ярких книг стихов. А Елена Семёнова – не только серьёзный журналист, но
и замечательный поэт. На одной из поэтических встреч в уютной московской библиотеке ценители стихов избрали её Королевой поэзии. Это первая поэтическая публикация Елены в «ЛГ».
Таких стихов ещё не было – все они написаны и показаны впервые. Именно в этом развитие и прогресс поэзии. Во всём остальном в поэзии прогресса не бывает.
Сергей МНАЦАКАНЯН
Владимир САЛИМОН
* * *
Я на многие вещи смотрю свысока,
потому, что сижу в самолёте,
и плывут и бегут подо мной облака,
как собаки на псовой охоте.
Бьёт копытом мой конь и встаёт на дыбы,
чуя зверя, он зубы оскалил,
но своей избежать я не в силах судьбы –
повод бросил, надежду оставил.
* * *
Столь многочисленны черновики,
пробы пера, зарисовки.
Люди на пристани, берег реки.
Всё это – лишь заготовки.
Лес почерневший, пустые поля.
Из-под глубокого снега
еле пробились на свет тополя.
Всё это – не без огреха.
Звёзды, планеты и так – без конца.
Зимнего солнца огарок.
Дрогнула, верно, рука у Творца.
Не обошлось без помарок.
* * *
Когда на землю небо упадёт,
увижу я, как страшно исказится
помадой алой обведённый рот
у женщины, что мне в ночи приснится.
Хотя её на самом деле нет,
она лишь только плод воображенья,
как будто бы украденный сюжет
романа, повести чужой, стихотворенья.
Я страстно не во сне, а наяву
её прижать к груди своей мечтаю.
Охапками в саду пионы рву,
поскольку их за розы принимаю.
* * *
Надежда нас не оставляет,
когда мы смотрим вдаль с холма,
и нам навстречу открывает
свои объятья ночи тьма.
Чем только в детстве не пугали –
тюрьмою, розгами, ремнём –
но мы во мраке различали
свет белый, словно белым днём.
Не нужно темноты бояться.
И за чертой в кромешной тьме
мелькнёт луч света, может статься,
как мысль счастливая в уме.
* * *
Как керосиновая лампа на столе,
чадит берёзовая роща в полумгле.
Я вижу линии изгиб береговой,
песчаной отмели, отбеленной луной.
Песчинку каждую взошедшая луна,
пускай была песчинка та черна,
вручную отскоблила, отскребла,
отчистила, отмыла добела.
* * *
Я не чувствовал угрозы.
А у женщины шипов
больше, чем у дикой розы –
колких взглядов, едких слов.
Больно ранят шутки злые,
подковырки и смешки,
посильней, чем ледяные,
ледовитые снежки.
* * *
Красоту, как ветром, сдуло.
Но, святая простота,
прежде сладко ты уснула,
чем разверзлась пустота.
Если птиц лишить опоры,
им привычной под крылом,
только крысы, скрывшись в норы,
выживут под тем дождём.
Всяк, оставивший надежду,
что спасётся красотой,
сам с себя сорвёт одежду
и начнёт ходить нагой.
* * *
Облака летели низко
и, застигнутый врасплох,
я от неба слишком близко
оказался, видит Бог.
И не сразу догадался,
не почувствовал пока,
так как с небом не якшался,
сколь опасность велика.
Валит наземь, бьёт жестоко,
будто бы наделено
колоссальной силой тока,
вправе нас судить оно.
* * *
Фрак, взятый напрокат, ему был узок,
и это не тревожить не могло,
но вдруг увидел пару трясогузок
учёный муж сквозь мутное стекло.
О жизни птиц учёный муж дотоле
знал мало или вовсе ничего,
но вспомнил, как однажды в чистом поле
дождь проливной чуть свет застал его.
Он в перелеске от дождя укрылся
и вдруг увидел прямо над собой
птенца, что ото всех вокруг таился, –
нескладного, с большущей головой.
* * *
С невероятной быстротой
забыв про труд общеполезный,
стал жить подолгу под Москвой,
как барин я мелкопоместный.
Вставать не рано, кофий пить,
на протяжении беседы
с женой пытаясь облегчить
шнурок на туфле левой кеды,
я в исступленье приходил –
дерзил, дурачился, кривлялся,
но после – белочку кормил
в саду с руки.
И умилялся.
* * *
Укатали нас крутые горки.
Я стою с заплаканным лицом,
как мальчишка скверный после порки,
взявший моду в спор вступать с отцом.
Что я перед Богом!
Может, только
капля в море, в поле колосок?
Затеряюсь, как в стогу иголка,
с пальца драгоценный перстенёк.
Клементина ШИРШОВА
* * *
алел вином прожектор ноября:
картины, плющ, диван, азы науки.
был он предельно честен, говоря:
«мне нравишься не ты, а твои руки»,
катился час, хрустален и глубок.
открылась дверь, подул сквозняк с балкона.
друг в друга вжались шапками пионы,
продолжив невербальный диалог.
МЫ (фрагмент)
когда вы будете вместе, настанет мир
на всей земле, навечно, в единый час
и радость, как божий свет, озарит эфир,
я буду смотреть на вас.
когда не захочешь пить из горла вино,
на белоснежную скатерть поставишь квас,
когда наконец сольётесь из двух в одно,
я буду смотреть на вас.
небо порвётся от счастья, зарядит дождь,
смывая немощь, омоет и память нас.
когда она отлетит – когда ты умрёшь,
я буду смотреть на вас.
* * *
молчание в такси. моё лицо,
как мне тебя найти за краем ночи?
перебегаю глазом-колесом
строений разгоняющийся очерк.
движение, откуда и куда?
движение вперёд неудержимо.
не чувствую ни боли, ни стыда.
деревьев, фонарей, влюблённых мимо.
левее – он. закутался в пальто,
наверняка обдумывая то же.