«Нашим людям» простится всё. Они всегда будут прилично объяснены. Окуджаве сообщают, что его сын от первого брака – наркоман и торгует наркотиками, а он тут же без особого волнения уезжает с женой отдыхать в Прибалтику? Оправдаем это тем, что предположим (!): Окуджава уже всё знал и пытался принять какие-то меры, и они не помогли. Белла Ахмадулина выходит на трибуну и благодарит партию за доверие? Объясним это актёрскими склонностями Беллы Ахатовны – на самом деле она, конечно, ничего такого не имела в виду. Писатель родом с Кавказа не выполняет взятое на себя гражданское обязательство? Не усомнимся, что он потом мучился, ведь у него есть «горский кодекс чести». Сам Сарнов, придя на суд над Синявским и Даниэлем, не находит в себе мужества хотя бы поздороваться с ними? Признаётся: был раздавлен страхом. Причина резонная, да, но почему же, когда политический курс переменился в желательном направлении, он пишет: «В самые несвободные времена мы были от власти внутренне независимы»? Какая же это внутренняя независимость?
Пишет Сарнов так вот почему: «наши люди» самозабвенно сравнивают себя с декабристами и мечтают перейти Рубикон. При этом им остро хочется перебежать Рубикон как-нибудь так, чтобы не замочить ног. Подписываем протестное письмо? Сделаем вид, что мы не против советской власти, а просто хотим её улучшения. Если сделать вид никак нельзя – будем осмотрительны и вылазку через Рубикон отложим. Ведь, во-первых, надо кормить семью. Во-вторых, дача, которую даёт, но может отобрать удушающая советская власть. Вот как, по воспоминанию Сарнова, выглядел при коммуно-фашистской власти рабочий день в редакции: «Кто-то сидел в углу за старой пишущей машинкой и творил свою вечную «нетленку». А в другом углу угнездились шахматисты, и оттуда постоянно доносились выкрики... в общем, это был не рабочий кабинет, а клуб». И в нерабочее время власть тоже вставляла интеллигентам палки в колёса: отдыхать отпускала в Крым. Или в Болгарию. А хотелось во Францию. И этого мы ей не забудем. И не простим.
Конечно же, я утрирую: к советской власти можно предъявить куда более серьёзные претензии. Но дело в том, что утрирую я совершенно в духе Сарнова. Какие там декабристы! Пестель предполагал ввести всеобщее (в тогдашнем понимании – только мужское) избирательное право. «Декабристы» из числа советской либеральной интеллигенции без смущения рассуждают о том, какие ресурсы есть у Ельцина, чтобы выиграть выборы 96-го. (другого результата допустить нельзя!), и пропускают мимо ушей, когда им говорят, что реформы Гайдара и Чубайса привели к обнищанию миллионов людей. Они вполне бы обошлись и без всеобщего избирательного права, если бы власть гарантировала конкретно их кругу свободу слова и печати, освободила от навязчивых партийных кураторов.
Жалкое, душераздирающее зрелище являют эти люди, с глубокомысленной важностью решающие, идти ли в новую власть или не идти, как будто власть их уже призвала, и радующиеся любой мелочи (посадили рядом с Ельциным! Ельцин произнёс в своей речи пару фраз, подсказанных ему интеллигентом!), если власть их всё-таки призвала. Как же досадно читать про этот междусобойчик «своих людей», в котором называть рубашку-вышиванку «антисемиткой» нормально, а быть поздравленным с православным праздником – едва ли не оскорбительно. Какой там Рубикон! Солженицын и Григорий Чухрай перешли его куда более явственно, чем кухонные сидельцы, но Солженицын и Чухрай Сарнову чужие, и потому о первом он напишет, что тот «исповедовал лагерную мораль» и, в отличие от тонкоорганизованных «своих людей», общаясь с партийными функционерами, «не испытывал никакого морального дискомфорта». Чухрай же в глазах автора «Красных бокалов» потеряет право на уважительное отношение к своему мнению, как только не одобрит реформы Гайдара. Из всех проявлений его гражданского мужества ему ничего не зачтётся.
«Поэт в России – больше, чем поэт». Эти слова можно понять и иронически. В России привыкли чтить поэтов и околопоэтов. Они подписывали открытые письма – и их читали с уважением. Сам Окуджава за Ельцина! А между тем эти люди, умеющие с ходу отыскать нужное место в книге Гоголя или Мандельштама, но считающие, что «в нормальной стране» обывателю всё равно, за кого голосовать: Мейджора или Тэтчер, в своих экономических и политических суждениях ничуть не опытнее, не милосерднее, не глубже, например, среднего вахтёра. Вы бы отнеслись с пиететом к политическому письму, подписанному вахтёрами?