В приподнятом настроении Иннокентий вышел на улицу и оторопело остановился. Перед подъездом стояла потрёпанная иномарка. Опершись тощим задом на капот, перед ней вальяжно покуривал горбоносый.
– Отдахнул, дарагой? Тыпер прынымаемся за работу.
Ноги у Иннокентия стали ватными, во рту пересохло.
Надо отметить, что Кеша был человеком впечатлительным и с лёгкостью убеждал в желаемом в первую очередь самого себя. О вчерашней поездке он не забывал, но неприятные воспоминания покрылись туманной завесой и представлялись недоразумением.
– Садысь, уважаемый. Едэм новый объект осматривать.
Вечером Иннокентий, вконец измотанный и раздавленный встречей с гоп-компанией, шёпотом рассказывал о произошедшем Валентине. Та смотрела на мужа полными ужаса глазами.
– Понимаешь, они всё равно попадутся. А я пойду как соучастник, а то ещё хуже – как организатор. Они полные идиоты – верят каждому моему слову, считают, что мои предсказания – гарантия их безопасности.
– Объясни им, что ты можешь ошибиться.
– Я пытался намекать, что гарантий не даю, но они не верят и грозят зарезать.
– Чувствовала, предупреждала тебя. Вот и пришла беда.
Валентина утёрла слёзы, вся подобралась, черты её лица обострились. В голосе зазвучала непреклонная уверенность.
– Надо идти в полицию. Это единственный выход.
– Ты что, ментов не знаешь? – отчаянно замахал руками Иннокентий. – Пропал я.
– Другого пути нет. Не решишься – погубишь себя и семью.
– Дура, – взвизгнул Мазини, – своими руками меня в тюрьму сажаешь!
– Кешенька, – ласковым, но не терпящим возражения голосом остудила его Валентина. – Когда вы обворуете вторую квартиру, никто не поверит, что ты жертва. – После паузы она добавила: – Не пойдёшь, я сама расскажу.
Иннокентий от отчаяния принялся тихо и протяжно подвывать.
Жена гладила его по голове и утешала:
– Всё будет хорошо. Господь нас не оставит. Только надо покаяться.
– Дура, это всё предрассудки. С чего ты такой богомольной стала?
– Всё с того, Кешенька, – устало ответила Валентина, – всё с того!
Следователь, к которому направили Иннокентия, был мрачный небритый мужичина, думал о чём-то своём, на посетителя не смотрел и старательно выковыривал скрепкой грязь из-под ногтей.
Рассказывая, Иннокентий с удивлением ощущал, что чувство вины перехватывает горло и голос дрожит от волнения.
Мужичина, всласть порыскав под ногтями, наконец вперил в посетителя мутноватый взор и зловеще проурчал:
– На чистосердечное признание решились? Похвально! Чистуху оформлять будем? Разумно. Сколько верёвочка ни вейся[?]
У Иннокентия и сердце упало в пятки. От неожиданности он потерял ход мыслей, и в голове судорожно застучало: тюрьма, тюрьма…
Он не заметил, что входная дверь отворилась и в кабинет вошёл человек с властными манерами и командирским голосом.
– Палыч, подними дело по автобазе. Наверху требуют.
Взгляд его задержался на Иннокентии. Глаза вспыхнули удивлением.
– Мазини? Интересно! Поздравляю! Я за вас болел. Вы молодцом! Какие заботы к нам привели?
Сердце Иннокентия вернулось на место, и он чётко изложил суть дела.
– Вот тебе, Палыч, и раскрытие. Готовьте операцию. Архаровцев возьмём с поличным.
После ухода начальника Палыч предстал перед Иннокентием милым, внимательным человеком, и щетина его казалась лёгкой интеллигентной небритостью. Он быстро и толково во всём разобрался.
Мазини по рекомендации следователя несколько раз встречался со своими криминальными приятелями, пока они наконец не остановили свой выбор на дорогущей квартире прямо под стенами Кремля. В ней воровскую четвёрку и повязали.
Но спокойствие недолго царило в доме Иннокентия. Как-то раз он беззаботно поднял трубку домашнего телефона и на своё «ал-лё» вместо приветствия услышал до жути знакомый голос горбоносого:
– Тэбэ не жит, скатына! Тваю радню до пятага калэна, как баранав рэзат буду!
В животе Мазини тоненько и жалобно заныло. Немного придя в себя, он набрал номер следователя.
Палыч от смущения закашлялся.
– Конвоиры лопухнулись. Но подельники на месте.
Валентина, зайдя в комнату, обнаружила на тахте неподвижно лежащего мужа. По бледному лицу и отрешённому взгляду она тут же догадалась: что-то стряслось. В период опасности это было обычное состояние мужа. Он замирал и, словно в летаргическом сне, мог лежать сутками, пока жизнь не приходила в норму.
Вялым и обречённым голосом Иннокентий рассказал о звонке.