Едва успевший зародиться
Необратимо таял звук.
Но даже в самой малой доле
Он был прозрачней, чем слеза,
Когда старик по Божьей воле
Закрыл усталые глаза,
И музыка одна осталась
Сиять, подобно маяку,
Смирять оскалившийся хаос
И направлять его в строку.
ИМЯ
Я преклоню колено,
Выпью бокал до дна.
Да будет благословенно
Имя твоё, жена!
Светлое и простое
Слово родных полей.
Облако золотое
Над маятой моей.
Свечкой под образами
Имя твоё горит,
Ласковыми слезами
Сына благодарит.
Преобразивший муку
В вечное торжество,
Кровно причастен звуку
Имени твоего.
ЛЮБА
У доярки Любы – золотые зубы,
У доярки Любы – взгляд из-под бровей.
Изложите, Люба, важные сугубо
Факты биографии доблестной своей.
Про стада и скотные подвиги работные,
Совершать которые, знамо, нелегко.
Как доили тоннами, целыми вагонами
Пенное, что облако, чудо-молоко.
За надои лучшие, цацки вам блескучие
Пару раз, при случае, вешали на грудь.
И болят умелые ваши руки белые,
Так, что глаз в тягучие ночи не сомкнуть.
А ещё у первенца – внука зубы режутся,
Муж не в силах с водочки перейти на квас.
И кружат метелицы, и коровы телятся
И Россия держится собственно на вас.
Теги: Андрей Алексеев , поэт
«Я останусь в России»
ГУДИТ НАБАТ НА КРАЕШКЕ СТРОКИ
Не поминай ни лихом, ни добром:
Мы все - скитальцы.
Стеснённые чернёным серебром
Немеют пальцы.
Прощай навеки! Истинно – прощай!
На боль не сетуй.
Мне вверена Давидова праща –
Оружье света.
Мне слышен долгий гул из-за реки,
Где волны сл[?]пы:
Идут филистимлянские полки
Славянской степью.
Идут и режут землю пополам,
А дальше – больше:
Снимают у церквей колокола,
Могилы топчут.
Плюют в колодцы, моют сапоги,
Малюют карту[?]
И тешатся, что крови вопреки –
Брат колет брата.
Гудит набат на краешке строки!
И гаснут свечи…
Стоят филистимлянские полки –
Глядят на сечу.
Не поминай… Не ровная пора
Душой скитаться.
Неужто так теперь от серебра
Немеют пальцы?..
РОЖДЕСТВЕНСКОЕ
Ты уедешь в Берлин. Или в Прагу. А может – в Париж…
Я останусь в России. Я, знаешь, останусь в России.
Занесённые снегом, покатые контуры крыш
В Рождество наполняются звёздною синью.
Голубеет во льдах восхищённая тайной вода,
Вне времён и наречий Давидова лира играет.
И над каждой околицей, где воссияла Звезда, –
Богородица белый Покров возвышает!
И такая метель, и такое величие нот
В восходящих псалмах, что плывут от Курил к Беломорью!
Ни парижам твоим, ни берлинам до этих высот
Не дойти. Не доплыть. Не взлететь кораблём рукотворным.
Ты уедешь в Берлин, Амстердам или каменный Рим,
Верстовыми столбами смутив одинокое сердце.
Я останусь в России глядеть,
как сквозь вьюгу взлетят снегири,
Возвещая зарю как родство человека с Младенцем.
ЧТО РЯДИТЬ ДА ПЕСТОВАТЬ БУМАЖКИ
Что рядить да пестовать бумажки,
Да путями мыслей колесить?!
Баба Таня с девятиэтажки –
Олицетворение Руси.
Выглянешь чуть свет в сырые окна
И зайдётся сердце на строку! –
Баба Таня сквозь рясную мокрядь
Держит путь к святому роднику.
Видится ей в утренних туманах:
Мудрый Днепр, Крещение Руси…
Кедринской царевной-несмеяной
Смотрит ей вослед святая синь.
Чёрный ворон, кровью сатанея,
Зная путь её, что добрый меч, –
Ни крылом, ни криком не посмеет
Осквернить живительную течь.
И пока она идёт сквозь время,
Таинством любви венчая шаг, –
Нам ли горевать, что оскудеет
Божьим током русская душа.
САЛОМЕЯ
И вот моя голова на блюде…
Жизнь – только прихоть стрелок проворных.
И я уже различаю в людях –
Ангелов белых и ангелов чёрных.
Видеть – дано. Да глядеть – не смею:
П[?]рит от крови меч обоюдный!
Что ты просила ещё, Саломея,
Кроме моей головы на блюде?
ИНОГДА
Иногда – не случается.
Вздрогнет ветка кленовая,
На ветру закачается