В привычную для консерватории палитру академических жанров встроены и не совсем обычные проекты, такие как вокально-фортепианная "Этнофантазия" белорусской исполнительницы Ирэны Котвицкой (5 августа) или дуэт гитары и баяна «Compromise-Duo» (6 августа). Нельзя не упомянуть и об оригинальном проекте санкт-петербургского вокального квинтета «Акварель» «Любовь, мечты и дюжина романсов», представляющем собой своеобразный спектакль по поэме Лермонтова «Тамбовская казначейша» (15 августа).
Наряду с молодыми многообещающими исполнителями на сцену Рахманиновского зала поднимутся и такие великолепные мастера, как Алексей Гуляницкий (скрипка), Элеонора Карпухова (фортепиано), Екатерина Годованец (сопрано), известные албанские музыканты Ульпиана Алиай (сопрано) и Замир Кабо (фортепиано). Помимо впервые появившейся в нашем фестивале Албании, среди его стран-участниц представлены Армения, Беларусь, Великобритания, Израиль, Иран, Италия, Турция, Япония и конечно же Россия.
«Восточный» блок концертов сосредоточен в последней декаде августа. Гости фестиваля услышат редко звучащие вне своих культур традиции высокой музыки Китая (24 августа), Ирана (26 августа) и Японии (28 августа).
Как всегда, центральным событием фестиваля будет концерт учащихся Международной летней школы Московской консерватории (20 августа).
Анна ВЕРОНИНА
Теги: искусство , музыка
С кустов шиповника плоды...
Каменные зонты
Фото: Эдгар Арутюнян
Амо Сагиян
С кустов шиповника плоды
Стекают каплями воды
Ручью на спину.
Ручей с карниза на карниз
Уносит красный трепет вниз
С горы в долину.
Его струя, свежа, добра,
Блестит отливом серебра
И стали стылой.
Ручей из камня был рождён
И сам собой освобождён
Своею силой[?].
Ручей бежит. Ручей поёт.
Ручей пускается в полёт
И камни сносит.
Летит с карниза на карниз -
Мою любовь уносит вниз.
Уносит осень.
Перевёл Михаил ДУДИН
Теги: Армения , культура , Амо Сагиян
Долгое эхо слова
Сразу после печально известного апрельского (1985 г.) пленума ЦК КПСС мы, прежде всего писатели и журналисты, почувствовали некое осязаемое счастье от того, что вездесущий Главлит (государственная цензура) со дня на день на наших глазах терял свою грозную силу и неоспоримую власть. Однако вскоре мы убедились, что одна крайность была заменена другой. Гласность и свобода слова в одной отдельно взятой стране на практике воспринимались как абсолютная вседозволенность, хамская тональность, патологический и примитивный слог с матом. Популярными становились бездари и трусы, которые брали смелость взаймы у перестройки. И весь этот кавардак и бардак ещё задолго до "интернетизации" печати привёл к самому страшному: потере результативности и действенности печати.
Да, Главлит - это, конечно, страшно. Особенно при сталинском тоталитаризме. В моей документальной повести «Без права на смерть» о трагической судьбе моих родителей и миллионах судеб, ставших жертвой сталинщины, я подчёркивал, что если бы тогда в СССР существовала хотя бы одна-единственная свободная от Главлита, от госцензуры, хотя бы одна какая-нибудь ведомственная многотиражка, то вполне возможно, что многое пошло по другому пути. Может, я глубоко заблуждаюсь, тем более известно, что история не терпит сослагательного наклонения... По крайней мере после XX съезда многое изменилось в огромной стране. И я вовсе не о том, что мы, поколение XX съезда, не только вскоре читали в «Известиях» «Самородок» Шелеста, смотрели фильм «Чистое небо», в журнале «Новый мир» читали «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. Именно в те времена я часто печатался в областных и союзных газетах. И вот на что всегда обращал внимание. Вопреки сусловскому режиму, когда вновь начали закручивать гайки, тем не менее многие публикации были действенными.
Помнится, одного из крупных руководителей России (уже после Беловежья) я спросил о том, как он терпит невероятные выпады и оскорбления, которые безответственно, если не сказать – безнаказанно, озвучиваются средствами массовой информации. Он, не задумываясь, словно был готов к такому вопросу, ответил: «А я давно не читаю их». И добавил: «Я делаю всё, чтобы в первую очередь мои домочадцы не читали их». Нечто подобное было и в Ереване. В кабинете у не менее крупного руководителя на краешке стола я увидел толстенную кипу аккуратно сложенных газет. Улучив момент, спросил: «Когда успеваете читать всё это?» Последовал ответ: «А я их совсем не читаю! Вот как секретарша приносит, так и уносит вечером». И добавил: «Раньше читал. Но потом увидел, что вместо логики и аргументов, вместо желания дойти до истины какая-то восторженная, самонадеянная дикость и цель – оскорбление личности. Вот и подумал, что всё это помешает моей работе. И зачем мне портить настроение на весь день?»