Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
«Тарханы» с каждым годом становятся всё краше и лучше, повинуясь лермонтовскому духу. «По-лермонтовски» работает в «Тарханах» директор музея-заповедника Тамара Мельникова, следуя заветам поэта:
Мне нужно действовать, я каждый день
Бессмертным сделать бы желал, как тень
Великого героя, и понять
Я не могу, что значит отдыхать.
Построено новое здание музейно-просветительского центра, где есть гостиница, зал, столовая. Всё это очень гармонично вписывается в красоту «Тархан», ещё строятся и скоро примут гостей крестьянские избы ХIХ века. В музее-заповеднике проводится большая книжно-издательская и научная работа.
«Тарханы» живут, действуют и с каждым днём всё больше и больше привлекают людей.
Для меня Лермонтов дорог ещё и тем, что он любил Кавказ, как никто другой. Его проницательные глаза видели не только красоту гор, пленивших его с юности, но и бессмысленную гибель людей на Кавказской войне. Он любил горцев. И понимал и принимал их боль, потому он остался в сердце каждого кавказца. Ведь здесь он написал самое таинственное своё стихотворение «В полдневный жар в долине Дагестана».
К юбилею Лермонтова в Дагестане мы издали книгу поэта «Люблю я цепи синих гор» на всех дагестанских языках, для нас он всегда останется русским кавказским поэтом.
Сам Лермонтов так определил значение поэта:
Твой стих, как божий дух, носился над толпой;
И отзыв мыслей благородных
Звучал, как колокол на башне вечевой,
Во дни торжеств и бед народных.
Это высшее назначение! «Я родину люблю и больше многих» – так сказал он. И я сегодня говорю: «Я Лермонтова люблю и больше многих». И моё сердце рядом с ним – в «Тарханах».
Теги: литературный процесс
Способ проживать жизнь
Денис Гуцко считает, что литература без читателя никогда не останется
- Денис, вы постоянный автор "Свободной прессы", неравнодушно откликаетесь на украинские события. Что для вас означает быть патриотом своей страны? И как преломляется (если преломляется) в контексте войны понятие патриотизма?
– Мой отклик на украинские события вовсе не произрастает из чувства патриотизма. Майдан для меня плох не тем, что затронул интересы российского государства или задел во мне лично некое имперское чувство – он плох главным образом тем, что привлёк в качестве ударной силы ультраправых радикалов, полагая, возможно, что в нужный момент сумеет отодвинуть их в сторонку. Я вырос в Тбилиси и в своё время наблюдал воочию за тем, как развивались сюжеты националистической революции под руководством Гамсахурдиа и компании. Я знаю не по учебникам: вооружённые маргиналы, подогретые националистической риторикой, допущенные однажды порулить страной, на задний план добровольно не уходят. Вытеснение их на обочину политической жизни – всегда вопрос затяжного хаоса и большой крови. Что мы и видим на Украине: Дом профсоюзов, легализация боевиков через нацгвардию, жестокость нацгвардии в Донбассе (почитайте, что пишут профессиональные украинские журналисты о том, кто и как воюет в батальоне «Азов», например). И – что немаловажно, совершенно садистская реакция огромной части так называемых украинствующих, радующихся каждой смерти «колорада». Всё это прямые следствия преступной беспечности патриотов майдана в отношении к доморощенному неонацизму имени Степана Бандеры. Новая Украина вызывает у меня отторжение как у человека, не приемлющего агрессивный национализм в любом виде и в любой дозе. Точно так же я реагировал на российскую Манежку и «грузинские облавы», начавшиеся в столице после конфликта в Южной Осетии. Национализм как политический проект одинаково отвратителен мне что в Киеве, что в Москве. Потому что всегда ведёт к губительному упрощению реальности и чаще всего к человеческим жертвам. Это реакция не патриота, а интернационалиста, если угодно.
Что до моего патриотизма, то долгое время политическая составляющая в нём была крайне невелика. Если не поминать всуе Пушкина и берёзки, патриотизм для меня ограничивался чувством благодарности к предкам, сумевшим собрать и наполнить Россию тем, что делает её пространством высокого порыва, поиска, преодоления. Да, хочется, чтобы родина была почище и покомфортнее – но всё в наших руках, абстрактный европеец не сделает нам тут Европу, Европа делается только собственноручно. Зато я и моя семья имеем шанс жить на своей земле, говорить на своём языке, быть такими, какими хотим и сумеем быть – глядя на Сирию, Ирак, Афганистан, Ливию, Донбасс, понимаешь: этот шанс дорогого стоит. Но благодарность «за то, что живой» бессмысленна без инстинкта самосохранения – спасибо, деды, постараюсь не профукать. А инстинкт самосохранения подсказывает мне, что в кои-то веки мне следует согласиться с кремлёвской властью: НАТО не должно быть допущено на Украину, американский хам должен прикрутить свои аппетиты. Словом, мой политический патриотизм можно назвать защитной реакцией. Он трезв, рассудочен и никогда не разразится экстатическим воплем «Россия, вперёд!». Я по-прежнему готов подписаться под словами Мамардашвили: «Истина выше нации».