Обратный путь занимал намного больше времени. Улица Маяковского была выложена плитами, и, несмотря на то что со временем они местами вздыбились, став опасными для пешеходов, нам они идеально подходили для игры в классики или прыганья различными стилями с заданием не наступать на трещины. Так мы и допрыгивали до альма-матерного двора, где продолжали увлекательные занятия летнего периода. Игры делились на девчачьи – дочки-матери, классики, секретики, магазин, мальчиковые – ножички, футбол и смешанные – казаки-разбойники, штандар, море волнуется[?] прятки со считалкой для выявления водилы: «Эники-беники ели вареники, эники-беники клёц, вышел пузатый матрос». «А в ненастные дни собирались они» для игры в подкидного дурака, двадцать одно, буру, веришь не веришь, а по мере взросления – в кинга. И был среди нас настоящий непобедимый карточный король. Он обладал уникальной памятью и умело ею пользовался. Позже тётя мне рассказывала, что в студенческие годы он зарабатывал себе на жизнь профессионально и, наверное, подпольно, играя на деньги в преферанс.
Чем старше я становилась, тем меньше времени проводила во дворе. Я подружилась с книгами, могла часами лежать на диване, поглощая очередной роман и несметное количество яблок.
Мой последний летний николаевский сезон вместе с бабушкой, тёткой и новорождённой кузиной прошёл на лимане, там, где пресная вода Буга встречается с морем, где чудесно ловится рыбка барабулька, где пляжи песчаны и пустынны, а главный курортный город лимана навечно воспет одной-единственной строкой «времён Очакова и покоренья Крыма». В этом самом Очакове и снимался домик. По будням я помогала тёте с вывозом младенца на пляж, где устанавливался тент, под которым означенный младенец дышал полуморским воздухом, посыпал себя песком, иногда спал, а то и капризничал, не желая глотать чудесное фруктовое пюре.
У меня в то лето наметился роман с Голсуорси, и никакие силы не могли отвлечь меня от «Саги о Форсайтах», разве что бабушкина стряпня и дядюшкины наезды по выходным, когда наш рутинный отдых нарушался выходом на баркасе в открытый лиман на рыбалку с последующей варкой ухи и шашлыками на диком пляже. Уха оставляла меня равнодушной, а вот жареная барабулька и головастые бычки очень даже нравились. В то лето я наслаждалась любимой пшёнкой – так на Украине называли варёную кукурузу. Притащив с базара авоську с початками, я помогала бабушке очистить их от листьев и густых волос-волокон. Одновременно бабушка ещё раз проверяла кукурузу на молочную спелость, вонзая ноготь в зёрнышко и глядя, как она истекает белой жидкостью, действительно очень похожей на молоко. Початки плотно укладывались в огромную кастрюлю, сверху укрывались собственной гофрированной листвой и варились не менее 1,5–2 часов. Горячая вода сливалась, все початки, обжигая пальцы, натирались солью и заворачивались в льняное полотенце, откуда разбирались едоками. Всё ещё горячие, они намазывались сливочным маслом и подвергались быстрому и ожесточённому обгрызанию, вызывающему как желудочное удовлетворение, так и полное его несварение.
В Николаеве меня постигло самое жестокое кулинарное разочарование детства, а может быть, и всей моей жизни. Читая романы о чужой иностранной жизни, я всё время наталкивалась на волшебную чашечку горячего шоколада и, конечно, страстно мечтала испить её, разделив удовольствие с многочисленными книжными героями. Бабушка, узнав о моём желании, пообещала, как в сказке, его немедленно исполнить. Из подсервантника она извлекла увесистый холщовый мешок, в котором хранились слитки кускового шоколада. Не помню, чтобы они продавались в магазинах; скорее всего, их выносили с местной кондитерской фабрики и, минуя деда Павла, преподносили бабушке за какой-нибудь блестяще выдранный зуб мудрости. Я жадными глазами следила за бабушкиными действиями. Вот она истёрла на мелкой тёрке приличный шоколадный кусок, закипятила молоко, от души всыпала в него полученный порошок и стала помешивать серебряной ложечкой содержимое небольшой кастрюльки. Через несколько минут она разлила горячий напиток в красивые чашки парадного сервиза. Предвкушая неземное блаженство, я вдыхала аромат горячего шоколада. Странно, но запах показался до боли знакомым – где-то, когда-то он мне попадался. Отгоняя тревогу и нехорошие предчувствия, я сделала глоток и помчалась к раковине, чтобы выплюнуть очень нелюбимое мною самое обычное какао «Золотой ярлык», которым нас поили в школе и пионерском лагере. Разочарование было столь велико, что от обиды я заплакала. Я до сих пор не смирилась с тем, что шоколад делают из бобов какао. Бабушка не поняла причины слёз и, пожав плечами, выпила обе чашки.