В детском мире Горького действительно хватает драк и невежества, но есть и вера в то, что искривления можно выправить, чумазых – отмыть, тёмных – выучить. Сегодня в ходу инертное: «Мир несовершенен, был таким и останется. И не нужно, да просто грешно строить «царство Божие» на земле». Ещё и про генофонд скажут нечто мудрёное, чтобы только не подниматься с икеевского гамака (раньше бы сказали – не слезать с печки). А Горький бросает вызов: если гордость и труд – это грех, буду грешником! «Не только тем изумительна жизнь наша, что в ней так плодовит и жирен пласт всякой скотской дряни, но тем, что сквозь этот пласт всё-таки победно прорастает яркое, здоровое и творческое, возбуждая несокрушимую надежду на возрождение наше к жизни светлой, человеческой» .
Такой бабушки в нашей литературе не бывало. Сказочницы примелькались, хранительницы традиций – тоже. А вот чтобы решительно шагнуть в огонь – это только у Горького. С такой же решительностью она пригрела Цыганка – подброшенного ребёнка. Это не «голубка дряхлая», никакой благостной немощи. Сильной личности Горький прощает даже набожность, видит в ней нечто языческое, нутряное.
Другое дело – дед. Повесть числилась по ведомству школьного чтения – и этого жестокого деспота многочисленные юные читатели ненавидели.
«В полдень дед, высунув голову из окна, кричал:
– Обедать!
Он сам кормил ребёнка, держа его на коленях у себя, - пожуёт картофеля, хлеба и кривым пальцем сунет в ротик Коли, пачкая тонкие его губы и остренький подбородок. Покормив немного, дед приподнимал рубашонку мальчика, тыкал пальцем в его вздутый животик и вслух соображал:
– Будет, что ли? Али ещё дать?
Из тёмного угла около двери раздавался голос матери:
– Видите же вы – он тянется за хлебом!
– Ребёнок глуп! Он не может знать, сколько надо ему съесть...
И снова совал в рот Коли жвачку. Смотреть на это кормление мне было стыдно до боли, внизу горла меня душило и тошнило» .
Но и у деда есть своя правда! Сколько преступлений совершают Агамемнон или Одиссей, но всё равно они герои. И Каширин такой вот сребролюбивый Агамемнон – эпически порочный, но не Злодей Злодеич. Мальчишка «вырабатывает характер», когда бунтует против деда, когда скрипит зубами от стыда и ненависти.
О мировоззрении Горького говорят стыдливо и не верят, что он и впрямь был и ницшеанцем, и коммунистом. Мы рассуждаем о прошлом благостно, как сусальные отличники, а к Горькому со смиренными замашками не подступиться. Героика Горького богоборческая – это похищение огня, миф о Прометее, который восстаёт против несправедливости и решается на подвиг во имя будущего, осознавая, что наказание будет жестоким. Таков знаковый герой Горького, о котором слыхали даже те, кто не заглядывает в книжки, – Данко. О том же его программный лозунг: «Безумству храбрых поём мы песню!»
Хрестоматийное изучение Горького приостановлено: даже на театральных афишах его имя появляется редко, хотя более актуального драматурга в наш вороватый век и вообразить невозможно. Но он изгой, и опреснению не поддаётся. Как бы выкручивались, получи Горький Нобелевскую премию? Чем меньше в мире читателей – тем важнее становится «нобелевская» репутация. Горького выдвигали многократно – наряду с Мережковским и Буниным, которые столь шумного литературного успеха не знали. Скандинавские академики порешили, что «анархистские и часто совершенно сырые творения» Горького, «без сомнения, никоим образом не вписываются в рамки Нобелевской премии», хотя эксперт по русской литературе, профессор Йенсен и дал высокую оценку роману «Мать». Слишком уж строги к русским писателям нобелевские эксперты, к тому же Горький даже в самые его фрондёрские по отношению к советской системе времена считался (и был!) «красным» – а таковских викинги побаивались.