Неформат. Подпольщики. Антисоветчики. «Аполлон 77» и диссидентские коммуналки. Бродский был первопроходцем и к «ленинградской поэтической школе» его можно отнести условно, и то лишь раннее творчество, до эмиграции. На Васильевский остров он умирать так и не пришёл. Но школа формировалась в свете его славы и не без его влияния. Если даже сейчас добрая половина молодых поэтов пишут «под Бродского», то что говорить о 70-х. Тем ценнее обретение собственного голоса.
В самой «ленинградской школе» можно выделить два поколения. Бродский, Кушнер, Бобышев, Рейн – старшие. Их печатали, о них говорили. Членство в Союзе писателей (Кушнер), признание за рубежом (Бродский, Бобышев), крепкая самиздатовская слава (Рейн, Найман). Ближний круг Ахматовой пробил себе дорогу. Шварц, Кривулин, Стратановский – младшие. Эти изначально зарождались как контркультура. Их смыслы – это уход в себя, сакральность и мифология. Не желая жить в советской действительности, они выдумывали свой собственный мир. Каждый второй молодой поэт числился «гением». Я не буду давать оценку идеологической подоплёке, но очевидно одно: разрыв с реальностью сужает тематику и смыслы; выдумывание нового языка возможно, но не стоит ждать, что все тут же бросятся его учить. К слову сказать, «старшие» это очень хорошо понимали и крепко держались за действительность.
[?]когда писателя в Руси
судьба – пищать под половицей!
Судьба пищать под половицей,
воспеть народец остролицый,
с багровым отблеском. Спаси
нас, праведник! С багровым ликом,
в подполье сидя безъязыком.
как бы совсем на небеси!
(В. Кривулин,«Крыса», 1971)
Эти строки Виктора Кривулина хрестоматийны. Поэт противопоставляет себя народу и гордится своим подпольем, воспевая его как крест. В этой ситуации уход в себя неизбежен. Но печалит не отрыв от народа, в конечном итоге поэт вправе для себя решать, с кем ему по пути, симптоматично другое: когда русский поэт наделяет себя правом выстраивать нравственную градацию, отделять «народец» от «избранных» – в этот самый момент он кончается. Именно как русский поэт.
Но не отметить безусловный талант поэтов невозможно. Елена Шварц, уходя в себя, опознаёт собственное тело как макрокосм, как центр мироздания, из которого на равных произрастают оценки политических событий тех лет, воспоминания из детства, созданный воображением край призраков и мертвецов.
Когда за мною демоны голодные помчались
Косматыми и синими волками,
Ах, что тогда мне, бедной, оставалось –
Как с неба снять луны холодный камень
И кинуть в пасть им – чтоб они взорвались.
От блеска взрыва вмиг преобразились,
Ягнятами ко мне они прижались
(Я рядом с ними теменью светилась,
И я их сожрала – какая жалость!..
(Елена Шварц, «Когда за мною демоны голодные помчались»)
В этом вся Шварц. Уход в себя заканчивается самолюбованием, демоны превращаются в ягнят, суть вещей переворачивается с ног на голову. Но меняя законы мира в своём воображении, поэт забывает, что законы эти изначальны и не поэту их менять.
Герой стихов Стратановского – жертва, принесённая древним, архаическим богам. Поэт чутко уловил рвущиеся из народа самобытные токи, но распознал их как варварство, сник и убоялся народной стихии. Но архаика, глубинная языческая мифология русского народа потому и страшит «молодых ленинградцев», что они оторвались от него, лишились защиты и только язык оберегает от окончательного выпадения из русской культуры.
Но именно особое видение мира и сформировало «ленинградскую поэтическую школу». С этим видением можно не соглашаться, спорить, признавать его условность, но именно этот специфический взгляд на бытие позволяет говорить о школе как о явлении в русской литературе. Менять основы мироздания, создавать собственный язык – для этого нужна как минимум смелость.
Впрочем, сам термин «ленинградская поэтическая школа» не совсем точный. Школа предполагает передачу традиций, генеральной линии, что ли. Тот мостик, который перекинула Ахматова из Серебряного века, обрывается к концу 80-х. Уход в себя оказывается бесперспективным, нечего передавать, смыслы иной реальности не сформировались в традицию. И виной тому не время, которое стремительно поменялось. Время всегда меняется. Но если культура – это живой организм, плоть и почва, то искусственные цветы не приживутся на её теле. И это нормально. История отбирает для себя настоящее, лучшее. Все знают и помнят Маяковского, но кто способен навскидку перечислить обэриутов? Сегодняшние молодые поэты Петербурга вслепую нащупывают собственную генеалогию. Они похожи на выброшенного в воду котёнка: выплывет – молодец. Выплывают сильнейшие: Аля Кудряшова, Андрей Бауман, Алексей Порвин. Как знать, может быть, лет через двадцать появится тема для статьи о «новой петербургской школе»?