снова тот, кто когда-то любим,
приглашает на танец меня.
Я – должница твоя, музыкант.
Вальс окончен. Быстрей, быстрей –
ищет доллар моя рука.
В сумке столько лишних вещей!
В кошельке – лишь квотёр* и дайм**,
и двадцатка – весь капитал.
Искуситель: «Двадцатку дай!»
Многовато! Прости, капитан!
_____________________
*Монета в 25 центов (англ.).
**Монета в 10 центов (англ.).
ПИСЬМО ДРУГУ НА НЕБО
Звонит телефон. Сказали: тебя больше нет.
Нам не пересечься на этой Земле.
На том свете, если есть тот свет,
наши силуэты сойдутся во мгле
запутанных Туманно-Андромедных дорог.
И мы с тобой не полюбим друг друга
в бескровном, безгормонном обличье. Бог
так распорядился. Ангельская прислуга
проявила о нашей нравственности заботу.
И даже изобретательный бес
не смог добиться у Всевышнего квоты
на малую погрешность в стенах небес.
Стыну скульптурно не Евой – нищенкой –
с яблоком в протянутой руке.
У тебя теперь – духовная пища
в твоём райско-адовом далеке.
Давид ПАТАШИНСКИЙ
Родился в 1960 г. в Москве, жил в Сибири. Эмигрировал в Израиль, а потом в Америку. Инженер электронной техники, фотограф, строитель, часовщик. Публиковался в журналах «Октябрь», «Крещатик», «Слово-Word», «Волга», «Новый берег», «Зарубежные записки». Автор книг «Немного цвета» (2006), «Случайная почта» и «Рассвет перед сном» (2008).
Живёт в г. Манси (штат Индиана).
Стало холодно жить...
* * *
Я живу за стеной, только шёпот иной
раздаётся тугими ночами.
Там ребёнок больной, там всегда выходной,
там звенят, но совсем не ключами.
Там играют смешную простую игру,
слышишь – падает мелочь густая?
Если вдруг я сегодня под утро умру,
я, наверное, просто растаю.
Так-то, друг, – если вдруг. Всё бывает тогда.
Даже водка бывает колючей.
Даже, будешь смеяться, сухая вода,
что в коробке на всякий случай.
Я читаю своё, ты читаешь своё,
остальное осталось за кадром.
Ты бы знал, кто сегодня меня узнаёт,
кто поёт в этом мире цикадном.
Я живу у стены. Все углы неравны.
Все собаки скулят об одном.
И не знают цены старики пацаны,
выключая рассвет перед сном.
* * *
Последнее время стало холодно жить,
последние песни поёт молодой рассвет.
А ты держи меня, спать уложи.
Не говори, что состоим в родстве.
Это родство душ убивает хуже любви.
Жена, муж. Варёные соловьи
пустых сердец уже не дают дрозда.
Такая судьба. Оказалась тоже пуста.
Если горит, это горит звезда.
Как правило, на самом конце креста.
Последнее время ляжет на горло сну.
Если воем, значит, зовём весну.
Если холодно, значит, ложимся спать.
Знаешь, куда во сне придём умирать,
в какую страну, где нас забыли все,
в густой траве, на речной золотой косе.
ЛИШНИЕ СЛОВА
Хрусталь рассыпался,
окно звенело солнечною пылью.
Верлен задумался.
В глазах бежали мальчики по льду.
Мы толковали толокно,
крепили крашеные крылья,
когда чудовищный казах играл степную чехарду.
Принять чужие ордена
готовим дыры на груди мы.
Налей ещё, как больно спать,
но жить становится больней.
Такая мёртвая страна,
а мы остались невредимы.
Надменна выспренняя стать
великовозрастных камней.
Такая бронзовая тьма,
что бьёт клюка промокший воздух.
Не жди меня теперь уже,
закройся, выброси ключи.
Мерцают окнами дома,
как нарисованные звёзды,
и что-то говорит душе язык оплавленной свечи.
* * *
Мы живём в Мезозое, и наши шаги сочтены.
Наши панцири стали мягчеть парниковым загаром.
Мы своей не узнаем чудовищной величины,
если время, не став молодым, остановится старым.
И когда разглядеть нипочём не удастся лица,
прижимаем луны ослепительно звонкую линзу,
растворяя ключом, чтоб ловила генома пыльца
умирающей скважины тёплую влажную брынзу.
Мы живём на рассвете, когда раскалённый неон
уплывает обратно в стеклянные серые трубы.
Поднимается ветер, ты ловишь его, окрылён,
горизонта целуя холодные сжатые губы.
Мезозой наступил, над душой нависает ледник.