Короче говоря, привычка к стыду у нас сформировалась окончательно. И никто этому не удивляется. В том числе автор этих строк.
Увы.
Теги: общество , мнение , самосознание
Горная окраина
Фото: РИА "Новости"
25-26 ноября в Москве состоится встреча представителей творческой интеллигенции Казахстана и России. В рамках встречи пройдёт дискуссионный круглый стол "Литературно-художественный процесс на Евразийском пространстве в ХХI веке". Предполагается обсуждение вопросов взаимодействия литературного сообщества Казахстана и России.
Один из тех, кто примет участие в этой встрече, – известный казахстанский поэт, прозаик, публицист Бахытжан Канапьянов. Он автор многих книг поэзии и прозы, вышедших в Казахстане и России, США и Малайзии, на Украине и в Кыргызстане. Его стихи, переводы, статьи и рассказы в разные годы публиковались на страницах «Литературной газеты». Поэт является зарубежным лауреатом Всероссийской премии «ЛГ» имени Антона Дельвига. Эти поэтические миниатюры в прозе и притчи писателя войдут в трёхтомник избранной прозы, который в данное время готовится к изданию в Москве и Алма-Ате.
Балбал
Предрассветные сумерки. Слышен отдалённый голос первой птицы, возвещающей о пробуждении, о начале утра.
В бездонном небе, широко распластав крылья, парит могучий беркут.
Под его крыльями побуревшая, пробуждающаяся после зимней спячки, но ещё не полыхнувшая буйной зеленью равнина.
Кое-где поблёскивают маленькие озёра, образованные в лощинах не впитавшимися землёй вешними водами. Слышен стрекот кузнечиков.
Степь исходит испариной, дымится. Беззвучно катится по ней ясная, полуденная тень беркута. Возвышаются отдельные, округлые холмы – вдали и вблизи. На далёком горизонте струится зыбкое, жёлто-сизое марево.
Тень беркута падает на сурка, застывшего неподвижно на небольшом холмике. Сурок смутно напоминает балбала, изображающего воина, вытесанного из серого камня и обращённого лицом на восток.
Ощущается какая-то далёкая, неуловимая связь времён между живой природой степи и каменным изваянием далёкого прошлого.
Балбал. Степь. Небо. Беркут.
КОСМОСТАНЦИЯ
Космический пророчит рейс
В моих ладонях эдельвейс.
В окне мигала мифическими огоньками космостанция, расположенная на одной из вершин Заилийского Алатау. Там астроном Рашид вникал в вечную поэму звёздного неба. Принесённые мною эдельвейсы, что цвели по соседству с лабораторией, несмотря на уютное расположение между томами всемирной истории на книжной полке, не желали в ней – в истории – оставаться. Они направляли крохотные лепестки антенн в сторону своей родины – космостанции. Я это не столько видел, сколько чувствовал. Быть может, это им и помогало перезимовать, не умирая до следующей весны.
Они и сейчас там, на книжной полке, как ценнейший букинистический экземпляр космоса. Живут, дыша цветами вечности. Лишь вода в стаканчике периодически окрашивается в жёлтый цвет печали.
Прав поэт, однажды воскликнувший: «И небо – в чашечке цветка».
АЛМА – ЯБЛОКО
Паденье яблока – полёт.
Жаль, вымирает наш апорт.
Оно упало внезапно. Ветвь, облегчённо вздохнув листьями, приняла весеннее положение. А яблоко уже катилось, подгоняемое движением горного ручья. У голубой ели ручей круто сворачивал влево. Здесь и попалось оно на глаза ему и ей, двенадцатилетним подросткам из пионерского лагеря, расположенного в горах.
– Моё! – рассмеялась она и, сверкнув коленками, побежала к ручью.
– Нет, моё! – заспешил вслед за ней подрастающий акселерат.
– Ваше, – изрёк неизвестный старик и повернул ленивого ишака в сторону прохладного ущелья.
– Наше?! – переглянулись они.
Вишенка
Так случилось, что она пережила своих сестёр. Ещё по прошлогодней весне, когда она родилась в завязи среди цветущей накипи на верхней ветке, судьба уберегла её от срыва или падения во дворе на дорожку между домами, сплошь усеянную спелыми черешнями, которую клевали горлинки и воробьи, да шинами давили машины, заезжающие в этот просторный двор между двумя трёхэтажными домами.
А затем, спустя месяц, эта участь настигала и её сестёр – вишен.
А в соседях с ней расположилось тутовое дерево – шелковица. Вот с её ветвей большие зрелые чёрные плоды-ягоды склёвывали голуби и вездесущие воробьи – жадно и самозабвенно. Не доклевав одну ягоду, впивались в другую и затем исчезали в густой листве тутовника, и только слышалось ей чирк-чирк от сытого клёва, да самодовольное воркование голубей изредка доносилось до её слуха.