* * *
Ночь над Москвой. Все кошки серы.
Осенний ветер просквозил.
А ночь не знает высшей меры,
хоть властвует с избытком сил.
Звезда в ночи необычайна
и проливает острый свет.
На всём лежит такая тайна,
что мне пути обратно нет.
* * *
Фараоновы морды кошачьи
и закатные волны,
этот взор, что околыш казачий
цвета Волги и воли.
Набегает Нева на ступеньки,
обмывает смотрины.
Я бы так переделал: "от Стеньки -
Петро Примо".
И в тебе это слово осталось
от Руси допетровской,
от истории, что пролисталась
мимо Софьи Перовской.
И каким-то цветком деревенским
от подушки пахнуло,
и одежда повисла на венском
закруглении стула –
то ли мантия, то ли рогожа,
и, конечно, кожанка.
Говори же, клеймёная рожа,
отвечай, каторжанка!
* * *
Л.С.
В гостинице «Европейской»
заснул нетрезвый турист.
О, город мой затрапезный,
ты пуст, просторен и чист.
В карман забита бутылка,
окурок в зубах зажат,
загадочная улыбка
приколота на фасад.
Тихи на флагштоках флаги,
в яхт-клубах мутны огни,
как бы водяные знаки,
видны на просвет они.
Нет часа, когда мы видим
яснее нашу судьбу.
О, нет, никогда не выдам
месткому, мужу, суду...
«Скажи, чародейка Лара,
гадай на этом песке –
изгнание, смерть, отрава, –
всё в жизни на волоске...
Что видишь сквозь самый первый,
осенний сухой туман?»
Я верю в твой нрав неверный,
твой шарф подношу к губам.
Скажи-ка, докуда стоит
добраться, дожить, успеть?
Не лучше ль, как астероид,
в полёте дотла сгореть?
* * *
Милая родина, рынок Сенной,
это сегодня случилось со мной,
через Фонтанку опять не пройти
что-то мерещится там, впереди.
Замысел жизни – привычный обман,
около рынка – тот давний шалман,
ветхий, где кругом пошла голова,
где я впервые услышал слова:
«Не признавайся, не бойся, не жди[?]»
Милая родина, что впереди?
О, если б снова вернуться назад,
снова увидеть Юсуповский сад,
зимние тучи, Обуховский мост,
вот мой последний и первый погост…
Вот потому, потому, потому
я ничего не скажу никому.
«КРЕЙСЕРОВА СОНАТА»
На стороне материка
Поставлен обелиск,
На коем слово выбивал
Матрос-евангелист.
Тогда, в угрюмом октябре,
Кронштадтский военмор,
Как на адамовом ребре,
Проверил свой напор.
С тех пор суровая жена –
Событий этих плод –
Предпочитает флот, она
Лелеет свой оплот
И крейсер, старенький, чудной,
Трёхтрубный молодец,
Что смотрит пушечкой одной
В пустующий дворец.
* * *
У Александровской колонны
опять закат, опять рассвет,
здесь время падает наклонно,
и никаких сомнений нет,
что вновь Нева уходит в море,
что верховодит наш простор,
что новый день наступит вскоре,
что солнце победит позор.
Гремят куранты, свет широкий
над этой площадью велик,
и виден нам простор далёкий,
и внятен сущий нам язык,
идёт рассвет неумолимый,
и воскресают сто ветров,
и надо всем страны родимой
всё охраняющий покров.
* * *
Ровно в полночь на террасе –
предвесенний холодок.
Снег сошёл на диабазе,
сумрак к домику прилёг.
Мутноватые созвездья
пробиваются за мглу,
эти верные известья
знают славу и хулу.
Что-то нынче понимаю
и твержу наверняка,
если доживу до мая,
то пробьюсь за облака.
* * *
Дождь идёт, и холодеют скулы,
это – осень, осень, наконец!
И земля тяжёлая заснула,
и зима торопит свой венец.
* * *
За окном шумят те же ели,
те же сосны забор сторожат,
а откуда мы прилетели –
знать не знают, во мгле стоят.
То же небо не блещет синькой,
тот же ветер листву метёт,
что же будет новой посылкой,
что случится под Новый год?
Это дом сам тебе подскажет,
мы окажемся снова в нём,
только опыт разлуки нажит
и открыт большой окоём…
ТРАМВАЙ