ОНА
И тихо преклоняясь, в таинственной печали,
Она молилася Творцу,
И кудри чёрные сбегали
По бледному её лицу.
И встретился я вновь с той девой незабвенной
В садах Алгамбры. Перед ней
Переливался вдохновенный
Фонтан певучею струей.
Она, спустив с себя мантилью,
Покоилась небрежно средь цветов,
И любовался я её летучей пылью
Как изваянная, недвижима… без слов…
Потом в Венеции во время карнавала,
Беспечному веселью предана,
Толпе восторженной она
Богиней праздника предстала,
И улыбалася она на громкий плеск,
И промелькнув, как звёздочка в эфире,
В гондолу бросилась: раздался всплеск.
И скрылася близ Ponte dei Sospiri.
Потом в горах Кавказа, на коне,
Кремнистою тропой, воздушной амазонкой
Неслась она, и в мёртвой тишине
Лихого скакуна был слышен топот звонкий.
Потом в стране возвышенных искусств
В отчизне тассовой… но что за нужды…
Бог с нею! Ныне чужды
Мне впечатленья юных чувств.
Равно пора зажить сердечным ранам;
Венеция, Алгамбра и Кавказ,
Уж благодетельным туманом
Подёрнуло забвенье вас.
Но для чего же мне в завет воспоминаний
Оставил бог единый прошлый сон?
В минуты радостей, в часы страданий
Передо мной летает он:
Как, тихо преклоняясь в таинственной печали,
Она молилася Творцу,
И кудри чёрные сбегали
По бледному её лицу.
«Литературная газета», 1840 г.
Смерть
Она придёт неслышно и незримо,
И станет, светлая, у моего одра,
И скажет мне с тоской неизъяснимой:
«Пора!»
И буду я молить таинственную гостью:
«Я жить хочу!.. оставь мне здешний свет»,
И буду я молить с слезами и со злостью,
И – нет.
Она дохнёт в лицо прохладной вечной ночи,
Прозрачною рукой мою придавит грудь,
Закроет навсегда мои тихонько очи
И – в путь.
И в жизни той она меня пробудит,
Где, может быть, неведома печаль;
Но дней земных, печальных жаль мне будет,
Да, жаль!
Литературное прибавление к «Русскому инвалиду», 1838 г.
И ещё жалоба
И боль души, и ропот сердца,
Мои беды, кто их поймет?
Мне в мире нет единоверца,
Единомученика нет.
Зову друзей – мольбы напрасны;
Зову чужих – но для чужих,
Мои рыдания ужасны,
А мне ужасны ласки их!
«Литературная газета», 1840 г.
ПАРКЕТНЫМ ДРУЗЬЯМ
Разочарован, други, я
Смешною модой и пирами,
И вероломными очами,
И вами, добрые друзья.
Нет, прочь от вас, забавы света,
Где всё притворством лишь одето,
Где всё пленяет только глаз,
Где мир снаружи только молод,
В пылу страстей где вечный холод, –
Простите; еду на Кавказ,
Под небо диких наслаждений,
Под небо неги и тревоги,
Где нет по моде заблуждений,
Где есть любовь, природа, Бог!..
Туда свободой насладиться
И своевольной простотой,
В кругу друзей воспламениться
Шираза светлою струёй;
Или с ватагою избранной
На горском пламенном коне
Срывать венки в губительном огне;
Иль полуночною порою
Грузинку юную лобзать,
Обвившися рука с рукою
«Люблю» ей пламенно шептать,
Ея дыханием упиться
И на груди её забыться –
И наслаждений розы рвать…
Кавказ угрюмый, величавый,
Страна воинственных сынов,
Среди твоей ненастной славы
Под блеском царственных снегов
Родился я. Дитя природы,
На лоне бурной я свободы
Улыбку первую узнал;
Средь поэтических ущелий
О битвах мне так чудно пели –
И я под песни засыпал.
Не пробудил их голос громкий
Моих младенческих страстей; –
Казбек, увенчанный снегами,
Увижу я твоё чело,
Где небо светлое легло
С луной и с мирными звездами, –
И там, задумчивый певец,
Твоей пленённый красотою,
Помчуся отдохнуть мечтою
На твой блистательный венец.
Литературное прибавление к «Русскому инвалиду», 1838 г.
Русский штык
Стоит властительно трёхгранный часовой
На рубеже двух граней мира;
Он Божий ангел в годы мира,
Он Божий меч в године боевой.
Всегда, везде он царь! И на снегах Балканов,
У Сенских берегов и у Евфратских вод,
В игре за Тереком и в битве великанов