Выбрать главу

ОНА

И тихо преклоняясь, в таинственной печали,

Она молилася Творцу,

И кудри чёрные сбегали

По бледному её лицу.

И встретился я вновь с той девой незабвенной

В садах Алгамбры. Перед ней

Переливался вдохновенный

Фонтан певучею струей.

Она, спустив с себя мантилью,

Покоилась небрежно средь цветов,

И любовался я её летучей пылью

Как изваянная, недвижима… без слов…

Потом в Венеции во время карнавала,

Беспечному веселью предана,

Толпе восторженной она

Богиней праздника предстала,

И улыбалася она на громкий плеск,

И промелькнув, как звёздочка в эфире,

В гондолу бросилась: раздался всплеск.

И скрылася близ Ponte dei Sospiri.

Потом в горах Кавказа, на коне,

Кремнистою тропой, воздушной амазонкой

Неслась она, и в мёртвой тишине

Лихого скакуна был слышен топот звонкий.

Потом в стране возвышенных искусств

В отчизне тассовой… но что за нужды…

Бог с нею! Ныне чужды

Мне впечатленья юных чувств.

Равно пора зажить сердечным ранам;

Венеция, Алгамбра и Кавказ,

Уж благодетельным туманом

Подёрнуло забвенье вас.

Но для чего же мне в завет воспоминаний

Оставил бог единый прошлый сон?

В минуты радостей, в часы страданий

Передо мной летает он:

Как, тихо преклоняясь в таинственной печали,

Она молилася Творцу,

И кудри чёрные сбегали

По бледному её лицу.

«Литературная газета», 1840 г.

Смерть

Она придёт неслышно и незримо,

И станет, светлая, у моего одра,

И скажет мне с тоской неизъяснимой:

«Пора!»

И буду я молить таинственную гостью:

«Я жить хочу!.. оставь мне здешний свет»,

И буду я молить с слезами и со злостью,

И – нет.

Она дохнёт в лицо прохладной вечной ночи,

Прозрачною рукой мою придавит грудь,

Закроет навсегда мои тихонько очи

И – в путь.

И в жизни той она меня пробудит,

Где, может быть, неведома печаль;

Но дней земных, печальных жаль мне будет,

Да, жаль!

Литературное прибавление к «Русскому инвалиду», 1838 г.

И ещё жалоба

И боль души, и ропот сердца,

Мои беды, кто их поймет?

Мне в мире нет единоверца,

Единомученика нет.

Зову друзей – мольбы напрасны;

Зову чужих – но для чужих,

Мои рыдания ужасны,

А мне ужасны ласки их!

«Литературная газета», 1840 г.

ПАРКЕТНЫМ ДРУЗЬЯМ

Разочарован, други, я

Смешною модой и пирами,

И вероломными очами,

И вами, добрые друзья.

Нет, прочь от вас, забавы света,

Где всё притворством лишь одето,

Где всё пленяет только глаз,

Где мир снаружи только молод,

В пылу страстей где вечный холод, –

Простите; еду на Кавказ,

Под небо диких наслаждений,

Под небо неги и тревоги,

Где нет по моде заблуждений,

Где есть любовь, природа, Бог!..

Туда свободой насладиться

И своевольной простотой,

В кругу друзей воспламениться

Шираза светлою струёй;

Или с ватагою избранной

На горском пламенном коне

Срывать венки в губительном огне;

Иль полуночною порою

Грузинку юную лобзать,

Обвившися рука с рукою

«Люблю» ей пламенно шептать,

Ея дыханием упиться

И на груди её забыться –

И наслаждений розы рвать…

Кавказ угрюмый, величавый,

Страна воинственных сынов,

Среди твоей ненастной славы

Под блеском царственных снегов

Родился я. Дитя природы,

На лоне бурной я свободы

Улыбку первую узнал;

Средь поэтических ущелий

О битвах мне так чудно пели –

И я под песни засыпал.

Не пробудил их голос громкий

Моих младенческих страстей; –

Казбек, увенчанный снегами,

Увижу я твоё чело,

Где небо светлое легло

С луной и с мирными звездами, –

И там, задумчивый певец,

Твоей пленённый красотою,

Помчуся отдохнуть мечтою

На твой блистательный венец.

Литературное прибавление к «Русскому инвалиду», 1838 г.

Русский штык

Стоит властительно трёхгранный часовой

На рубеже двух граней мира;

Он Божий ангел в годы мира,

Он Божий меч в године боевой.

Всегда, везде он царь! И на снегах Балканов,

У Сенских берегов и у Евфратских вод,

В игре за Тереком и в битве великанов