Война не кончилась тогда в победный час
Для тех, кто сам стрелял, в кого стреляли…
И раньше смерти каждого из нас
Она уйдёт когда-нибудь едва ли.
Те пули, те осколки, что в меня
Летели, лишь замедлили движенье.
И мы поныне гибнем от огня,
Число потерь имеет продолженье.
Зато не понимали мы хандру,
Хотя судьба нас принимала злее.
Ну что ж, и я в сражении умру,
А не от равнодушья околею.
Контрольный улей
В прибое цветения пчёлам разгулье,
День зноен и липовым цветом пропах.
На улочке пасеки крайний из ульев
Приподнят слегка на контрольных весах.
Весы, что обычны под крышей амбара,
Где бочки, мешки, – неожиданны здесь.
Попробуй с их помощью граммы нектара,
Добытые грузными пчёлами, взвесь.
Но как подскочило весов коромысло
От тяжести вольного промысла пчёл.
Орудуя гирями, пасечник в числа
Секреты цветения не перевёл.
Как шатко, как всё переливчато в мире.
Уж ночь, а закат не уймётся никак.
И этот, стремящийся с помощью гири
Вселенную уравновесить, чудак.
Как я мечтал жениться в давний год!
Как я мечтал жениться в давний год!
Воображал, перенося любви все муки, –
Вот ждёт жена меня с работы у ворот,
Вот льёт из ковшика, когда я мою руки,
И полотенце подаёт.
Вот я сажусь за ужин в поздний час,
О, как вкусны из рук любимой щи да каша!..
Одна беда – тогда ходил я в первый класс,
Ну а она была учительница наша
И за руку водила нас...
Сколько встретил дорог и тропинок в тайге я
Сколько встретил дорог и тропинок в тайге я!
А ведь кто-то там первым оставил свой след.
Кто-то первым прошёл эту глушь, не робея,
И за это кукушками только воспет.
Как и в жизни, законы таёжные строги,
Как и в жизни, здесь правильный путь не любой.
Здесь ходи не ходи – не родиться дороге,
Коль никто по следам не пойдёт за тобой.
Вот говорят, что чувства в мире ветхи
Вот говорят, что чувства в мире ветхи,
В век кибернетики привязанностей нет.
Но даже воробей, вспорхнувший с ветки,
Оглянется, а ветка машет вслед.
Ночуя в поле, не проспишь зари
Ночуя в поле, не проспишь зари.
Пусть тишина, пусть богатырски спится –
Вдруг вздрогнет что-то светлое внутри,
Как спугнутая сновиденьем птица.
Встаёшь с охапки сена на меже
У куреня, где ночь тебя застала,
Оглянешься, и всё вокруг уже
Проснулось разом, словно по сигналу.
Вспорхнул из трав чуть различимый гул,
Лишь первый луч проклюнулся случайно;
Вот виноградник глубоко вздохнул,
Донёсся дальний говорок комбайна.
Роса стекает с каждого листа,
Вчерашней пыли слой смывая тонкий.
Торчит тугая гроздь из-под куста,
Как вымя, жадно ждущее телёнка.
Смертельней яда ложь
Смертельней яда ложь,
Хоть пишешь и пейзажи:
В них всё, чем ты живёшь,
И много больше даже.
Знай, это похвала,
когда кого-то в мире
В пылу ругнут со зла:
– Да ты, брат, чистый лирик!..
Что ж, лирика чиста –
Течёт росою вешней
С зелёного листа
Проснувшейся черешни.
Ищу свои слова,
Пусть прибыль нулевая,
Сквозь холод мастерства
Путь преодолевая, –
Живу среди полей
Как некое растение, –
Душа всё тяжелей,
Но выше тем не менее.
Ну вот пробился к богу
Ну вот пробился к богу,
Минуя важный стол,
Вхожу...
Но у порога
Забыл, зачем пришёл.
Забыл! Была ж причина.
Вселенский был вопрос!
Прорвался не по чину
И вот – к земле прирос.
Ну, напрягись же, разум,
Должна явиться суть
Открытия, чтоб разом
Всё к счастью повернуть.
А бог сидит усталый,
Счёт на секунды тут,
Министры, генералы
Учтиво, нервно ждут.
И за спиной – мерцанье:
На карте той порой
Кружится мирозданье,
Пылает звёздный рой.
Такой довёлся случай!
Сгораю со стыда.
С какой мольбою жгучей
Пожаловал сюда?
Да ничего не надо,
Да я в другой бы раз...
И задом, задом, задом
Стремлюсь убраться с глаз.
Под стрекот кинокамер
В прожекторных лучах
Зуд обличенья замер
И пламень мой зачах.
Что излагал в застолье
Друзей своих среди,
Сейчас неясной болью