Теги: Иосиф Бродский
Преобразил жизнь даже недругов
Когда-то Ахматова говорила, что много десятилетий в России, в русской мемуаристике, обсуждалась проблема: что у нас сделали с Пушкиным. Что сделали с ним император Николай I и Бенкендорф и светский Петербург. И вот теперь настало время подумать, что Пушкин с ними со всеми сделал. Потому что теперь стало иметь цену только то, что связано с Пушкиным: дома, где он жил или бывал, люди, с которыми он был знаком, и так далее.
Вот до некоторой степени, без всяких натяжек, без уравнивания Пушкина и Бродского, можно сказать, что сейчас наступило время поразмышлять о том, что сделали Бродский и поэзия Бродского с определёнными объектами и с некоторыми людьми.
Скоро в Ленинграде откроется музей Бродского, уже освобождены почти все комнаты в той коммунальной квартире в доме Мурузи на Литейном проспекте, где жил Бродский. Уже установили мемориальные доски Бродскому в Ленинграде, в деревне Норенская Архангельской области, где он был в ссылке, а одну даже в городе Балтийске, на стене гостиницы, где он останавливался во время своей недолгой командировки от журнала "Костёр". Доска эта установлена по решению командующего Балтийским флотом. И ещё открыта доска в Венеции (я сам был на открытии этой доски) на набережной, где часто гулял Бродский и именем которой он назвал своё замечательное эссе о Венеции - «Набережная неисцелимых».
И уже не обходится даже без какого-то комического оттенка. Дело в том, что мемориальную доску в Ленинграде повесили не у подъезда, в котором была квартира Бродского, а довольно далеко. Дом Мурузи – это огромный дом, занимающий целый квартал, он одной стороной выходит на Пантелеймоновскую улицу, а другой – на Литейный проспект. Подъезд находится со стороны Пантелеймоновской улицы, а доску повесили на Литейном. Когда я поинтересовался у тех, кто устанавливал доску, почему они повесили её не там, где надо, то мне ответили, что её повесили на проспекте, потому что там больше народу ходит. Но тогда её надо было вешать на Невском проспекте или на здании Московского вокзала – там народу бывает ещё больше.
В Москве на Садовом кольце несколько лет назад поставили памятник Бродскому работы скульптора Франгуляна, и мне кажется, что это удачный памятник. Во всяком случае, автор поймал позу, очень характерную для Иосифа.
Бродский преобразил жизнь своих друзей и даже недругов. Первый фельетон «Окололитературный трутень» появился в газете «Вечерний Ленинград» 23 ноября 1963 года. Его подписал и, видимо, самолично написал ответственный секретарь газеты Берман (псевдоним Медведев). И лет двадцать назад я в гастрономе на Невском встретил этого самого Бермана, которого я знал, потому что ещё в школьную пору работал в «Вечернем Ленинграде» внештатным репортёром. И Берман меня тоже узнал, отошёл со мной в сторону, такой довольно жалкий, опустившийся старик, и сказал мне: «Женя, вы же понимаете, что я написал тот фельетон не по своей воле. Меня заставили. Вы уж поймите, простите меня». Ну что я мог сказать?
И всё, чего касался Иосиф, тут же превратилось в некую историю и имеет свою ценность. Особенно это касается его книг. Я не так давно встречался с библиофилами, и они сказали мне, что книги, особенно ранние, с автографом Бродского уже давно стали библиографической редкостью.
А конец того персонажа, который охотился за Бродским и в конце концов организовал суд над ним с приговором о высылке, Якова Лернера, вообще был позорным. Я случайно узнал о нём довольно рано, ещё в студенческие годы. Я учился в Ленинградском технологическом институте имени Ленсовета, а Лернер в то время был там освобождённым председателем профкома, и уже тогда он постоянно устраивал разного рода аферы. Технологический институт был гигантским учебным заведением, в нём одновременно обучались двенадцать тысяч студентов, сотни преподавателей, профессура, технические сотрудники. В институте, как и полагается, существовало множество студенческих кружков – спортивных, литературных, театральной самодеятельности и тому подобное. В частности, драматический кружок иногда давал выездные представления и зарабатывал деньги, которые тратились на постановочные нужды. И однажды все эти суммы неожиданно исчезли, и одновременно исчез огромный отрез бархата, предназначенный для занавеса студенческого театра. Довольно скоро выяснилось, что всё это украл Лернер, которого тогда никакому суду не предали, а просто выгнали его из института.