Почему новая тетрадь Долиной нормандская? Сразу напрашивается ответ есенинской строкой: мол, издревле русский наш Парнас тянуло к незнакомым странам. И слава богу, скажу, это дало нам очень много на самых разных уровнях: написанные в Азербайджане «Персидские мотивы» Есенина, Флоренцию Блока, Марбург Пастернака, Францию и США Маяковского, Югославию Тихонова и многое-многое другое. Но здесь не то. Долина, как она поясняет в авторской аннотации к книге, год за годом проводит по нескольку месяцев в Нормандии. Для неё она уже совсем как Малаховка.
Как известно, история Нормандии богата культурными, литературными, религиозными, политическими, военными событиями, на этой земле много памятных мест, интересных зданий и т.д. Но в книге Долиной ничего этого нет. Ходит на рынок, покупает рыбу и жарит её (край рыбацкий), делает шопинг, купает детей. Вроде бы обычная курортная тётка. Но это лишь один слой. Долина не может отвязаться от Москвы. «Москва приглядывает за мной, – пишет она в аннотации, – где бы я ни была – сухо, небрежно, как старый школьный завуч, смотрит и смотрит. Я за угол сверну – а Москва уже там. Я суп приготовлю – а она посмеивается: ишь ты, чего сварила, сварганила... И смеётся надо мной, как ни отмахивайся».
Не Нормандия, а Москва показалась мне интересней всего в «Нормандской тетради». Точнее, отношение к нашей столице.
А новость получивши никакую
Из безразличной ко всему Москвы,
Я в магазин бреду и там ликую,
Хоть и не поднимая головы.
Москва моя. Немало в этом звуке
Конкретно для меня одной слилось.
Вот и сегодня всё нутро зашлось –
Опять она, праматерь всей науки.
Науки так переносить тычки,
Что только тычь – а нам одна истома.
Назавтра зеленеет гематома,
А что очки? Пора менять очки.
Потычь ещё. Жива? Так ведь жива!
Пощекочи железною набойкой.
Всё так же может складывать слова?
Но всё же стала хуже – с перестройкой?
Да чтоб тебе понуриться, как я.
Да чтоб тебе обидой подавиться.
Ты старая и злая попадья,
Попова дочь, никчёмная девица,
Ничтожная, а к денежкам мягка,
Да деньги на тебя не очень падки.
Пока моя чеканится строка,
Я обещаю – всё со мной в порядке...
Такой, падкой на денежки, ничтожной и никчёмной видится Москва из нормандской Малаховки. Насчёт тычков и разбитых очков – здесь, видимо, отражение старых стихов Долиной об опасности еврейских погромов в России (о том, что в отличие от нашей страны французы очень охотно выдавали евреев гестаповцам, бардесса-поэтесса, разумеется, не пишет). Вот какие стихотворения Долина «посвящяет» нашей столице. А какова интонация – смесь презрения и гадливости!
При мысли о том, что её ждёт в России, бардессу-поэтессу бросает в дрожь:
…Пойду вечерком в гастроном.
Ужасная дороговизна.
Лежит предо мной ветчина,
Тамбов или, может, Воронеж.
И стоит так страшно она,
Что можешь скакать – не догонишь
Иссохший, присохший паштет,
Как будто бы нежный и птичий...
Упомяну ещё лишь одно, право же, хулиганское стихотворение о ненавистной Москве.
...Такая вот ловкая тётка
Возьмёт и вколотит как раз
Звезду шестизначную (?) чётко
Промеж ошарашенных глаз.
Не хочешь, пожалуй что, по лбу?
Тогда пришивай на рукав.
И впредь не посматривай подло
На тех, кто силён и лукав.
Проклятая наша порода,
Прости нас, невидимый град,
Где нет ни зелёнки, ни йода.
Но был Александровский сад.
Ну никак не может слезть Вероника Долина с темы еврейских погромов, даже в своей любезной Малаховке на берегу Атлантического океана. Вот я и подумал: не в этой ли устойчивой неприязни к Москве, к России секрет успеха её у иных издателей – давай, мол, в год не по маленькой книжке, а давай по большой?
ЗДОРОВО, НО НЕПОНЯТНО-С!
Так, кажется, воскликнул крепостной слуга, прочитав стихи барина, в пьесе Грибоедова. Мне в голову пришли именно эти слова, когда я с трудом одолел семь коротких стихотворений Ольги Седаковой, составляющих сборник «Стелы и надписи». В нём поэтические тексты занимают семь страниц, столько же – рисунки, а учёный комментарий к ним – втрое больше.