Помолчала. Как будто ниточка оборвалась. Но вот опять заговорила:
– Страшно за будущее. Сидим как-то с мужем, размышляем. «Давай, – говорю, – всё бросим и уедем в Троицк, какая-никакая квартира есть. Мы ж ещё не старые, хотелось бы и праздников, и общения». «Ну, выедем, – отвечает, – а в районе-то работы нет. Тут я на мясе да на картошке своей проживу, а там? Жизнь-то не из праздников состоит». Пожилым ещё страшней, они же все одинокие. Медпункт приезжает раз или два в месяц. Привезут таблеток, ампул, а уколы уж сами делаем. Правда, здесь нас ни грипп, ни ОРЗ не берут. Но если пурга заметёт или распута на реке, ни нам никуда, ни к нам никто – хоть ложись и помирай.
Потрескивают дрова в печи. Шелестит ореховая скорлупа под руками Натальи Матей. Тепло, уютно, тихо.
– Приезжало начальство из Сыктывкара, – делится новостями глава поселения. – Чтобы построить дороги на Ухту и Якшу, которые мы просим, надо три миллиарда рублей – это весь дорожный фонд республики. Обещают 150 миллионов, но это так, дырки залатать.
– А насчёт ЦБК?
Целлюлозно-бумажный комбинат – это как сказка о светлом будущем, как коммунизм, в который мало кто верит, но который, однако, греет сердца северян.
– ЦБК – это же частные инвесторы, всё удовольствие стоит где-то девять миллиардов долларов. Но всё равно они сюда придут – не сегодня, так завтра, – поддерживает эту надежду Коротков. – Больше такой комбинат воткнуть некуда. Потому что лес остался только здесь. У нас река, а им надо воды 59 тысяч кубов в сутки, да сброс 37 тысяч кубов.
– Всё, испоганят речку.
– У нас в районе самое большее два миллиона кубов леса рубили при советской-то власти, – продолжает гнуть свою линию глава поселения. – А им нужно будет минимум три миллиона в год. Работы хватит для всех, не только для нашего района. Но ты права, тишина-то твоя закончится.
Упрямые старики
Такими разговорами они как бы обходят главное. А оно состоит в том, что посёлок Шерляга по программе неперспективных должен уйти в небытие: люди должны быть вывезены, а площадь рекультивирована, сровнена с землёй. Бульдозерами. Как когда-то старая школа. Но как это сделать, пока никто не знает.
– Таких посёлков, ещё хуже Шерляги, у нас много, – рассказывали мне в районной администрации. – Первыми мы оформили и отправили в Министерство экономического развития документы на посёлок Речной. Там всего-то прописаны семь человек, и нет не только дорог, но и электричества. И под этих людей, точнее, под их переселение, получили живые деньги. Но не освоили. Задача, казалось, была простой: находим жильё, от имени жильца заключаем договор на покупку. Жильё-то нашли. Но у одного поселенца оказался ещё советский паспорт, у второго в паспорте обнаружилась ошибка в фамилии. Пытались вытаскивать по одному, чтобы деньги не пропали. Купите, уговариваем, квартиры, а потом, если надо, продадите. Даже этого не хотят.
Вторая проблема – в статусе райцентра. По проекту «Доступное жильё» власти хотели в Троицко-Печорске построить хорошие квартиры для людей из лесных хуторов. Но в своё время какая-то умная голова сделала его городским поселением, и он в эту программу не попадает.
– Рядом с Нижней Омрой был посёлок газифицированный, где пустовало порядка 40 благоустроенных квартир. Привезли оставшихся жителей Шерляги – выбирайте на вкус. Стояли, языками цокали, но ведь никто не поехал. Там, в Шерляге, у всех свои бани, сараи, хозяйство – обжились.
Была попытка переселить хотя бы ветеранов и участников войны, вдов погибших. Выделили для них семь квартир в новом доме в Сыктывкаре. И что же? Ни один не переехал. Или продали, или детям отдали, а сами остались в своих домах в умирающих посёлках.
…Потолкавшись по Троицко-Печорску, сел старик Толчеев в автобус и подался в Мылву – большое село, издавна являвшееся центром их поселения и приютившее ныне немало его земляков. Заходил к одному, другому. Жаловался:
– Тоска у меня.
– Да у тебя депрессия, Дим Димыч, – поставила диагноз Люба Борисова, жившая когда-то по соседству с Толчеевым в Шерляге, где до сих пор коротала свою старость и её свекровь. – Отдохнуть бы тебе надо. Поживи-ка пока у нас.
Здесь, под крышей дома Борисовых, казалось бы, совершенно чужих ему людей, но ближе которых теперь и не было у одинокого старика, и лечил Толчеев свою депрессию. А залечив, заторопился обратно в Шерлягу. Там тоже оставались далеко не чужие ему люди, которые заботились о нём и нуждались в нём и в которых нуждался он сам. Среди которых судьба уготовила ему доживать свой век. Нельзя сказать, что здесь, в Мылве, не нашлось бы угла старику. Сам не хочет. Только спросит у главы поселения: