Я, почти троечник, окончивший школу экстерном, не рискнул поступать в Литературный институт. По моим давним представлениям, надо было быть или гением, или писательским сыном, – ах, уж эти творческие династии! Авангард Николаевич сразу пошёл на конкурс в мхатовскую школу. С невероятной признательностью он говорил о знаменитой студии художественного слова городского Дома пионеров в переулке Стопани и его руководительнице Анне Гавриловне Бовшек. Она ученица Станиславского и Вахтангова, значит есть и поразительный нюх – кто актёр, а кто нет. Это как же нужно ощущать себя в профессии, чтобы признаться, что поступал, ощущая некоторую поддержку! А потом признаться, что на первом курсе по основному предмету, по мастерству, имел лишь четвёрку. Мы оба прекрасно знали, что четвёрка по мастерству на первом – это почти тройка. «Я не сразу въехал в то, что называется этюдом», – это говорит о «своих университетах» народный артист. А я, повинуясь признаку удачи, это слово «этюд» оставляю здесь, потому что сбираюсь покомбинировать с ним в дальнейшем. Но беседа бежит: какой курс замечательный, какие преподаватели – Виктор Монюков и Павел Массальский. Как удивительно разворачивается судьба: ещё вчера возникали трудности с этюдом, но дипломный спектакль – это уже заглавная роль в пьесе Алексея Толстого «Царь Фёдор Иоаннович»[?]
Меня иногда восхищает бесстрашие молодых актёров, тем более что я знаю, как в те, уже неблизкие времена, на мхатовские училищные показы сбегалась вся труппа. Я бы на месте Леонтьева умер от страха только от вида сановного зала. Да ещё играть приходилось пьесу, с которой, собственно, МХАТ и начинался. Не притаилась ли где-нибудь в складках кулис дипломного спектакля легендарная тень Москвина?
Театральные слухи по Москве, да ещё в своей, специфической среде, и в то время распространялись со скоростью нынешнего интернета. Любой театр, даже с переполненной труппой, всегда ищет нового талантливого актёра. Кто-то рассказал, кто-то шепнул – и на следующий просмотр худрук самого востребованного тогда и самого тогда, наверное, перспективного московского театра «Современник» Олег Николаевич Ефремов привёл всю свою уже тогда звёздную труппу. Остаётся воскликнуть: да, было время! В «Современник» молодого актёра тогда могли принять только после голосования именно целой труппой. Современники – они тогда были ещё и соратники.
Голосование-то состоялось, но надо помнить и об эпохе. Что случалось со студентом ещё до получения им диплома? Правильно, он получал распределение. А во МХАТе (это был ещё другой, до Олега Николаевича Ефремова, театр) как раз некому было играть Лариосика в булгаковском спектакле «Дни Турбиных». И опять – после легендарного исполнения этой роли другим легендарным корифеем, Яншиным. В этом случае в битве за актёра преимущество было за МХАТом – наш выпускник!
Я уже не помню и не знаю, как всё это разрядилось, но здесь самое время перечислить невероятное количество ролей Леонтьева уже в «Современнике». Люди моего поколения помнят, пожалуй, каждый спектакль этого театра, как помнят постановки Гончарова, Товстоногова, Плучека и молодого тогда Вилькина с его знаменитой «Чайкой». Это были наряду с прозой Бондарева, Астафьева, Трифонова и Распутина долговременные духовные ориентиры. Все были молоды и делали своё дело искренне, легко, а порой и весело. И тут самое время напомнить читателю, что у меня есть и ещё один информационный повод, чтобы написать очерк или статью о Леонтьеве.
Тогда я находился в состоянии дружбы с Олегом Павловичем Табаковым. Я уже ушёл из журнала «Кругозор», где тоже была подходящая компания – Визбор, молодая Петрушевская, маститая Шергова, поэт Женя Храмов, Людмила Кренкель, тогда ещё не предполагавшая, что её квартира на улице Чаплыгина окажется над драгоценной «Табакеркой», которая тогда только определялась. Я тогда работал редактором литдрамы Всесоюзного радио и старался сложившуюся «актёрскую радиомафию», вившуюся вокруг нескольких «работодателей», заменить действительно и по-настоящему крупными актёрами. Я настоял, чтобы Олег Павлович на радио читал и «Обломова». И, видимо, не зря, потому что именно у меня в кабинете (тогда на улице Качалова) решалось, быть ли Табакову Обломовым в кино. Приехали сценарист, художник Александр Адабашьян и сам режиссёр, тогда ещё Никита Михалков, впрочем, очень скоро ставший Никитой Сергеевичем. Они приехали, я поставил тяжёлый блин с магнитной плёнкой на один из двух стоявших у меня в кабинете студийных магнитофонов...