– Вы читали спецкурс по «Истории русской религиозной мысли» в Литературном институте. Насколько этот курс был необходим молодым писателям?
– Русская словесность вся вышла из монастырей. Можно говорить, что и русская классика – плод православного мироощущения, даже если в тех или иных произведениях русской литературы впрямую не говорится о Боге, о Церкви, о храмах, монахах и молитвах.
– В чём же тогда это проявляется?
– Во-первых, в отношении к человеку как образу Божьему (а не как к функции государства ли, общества с его законами): отсюда тот глубокий и тончайший психологизм русской литературы, «многослойность» её героев.
Во-вторых, в отношении к слову (слово – логосно, оно являет реальность, оно пророчественно).
В-третьих, в отношении к миру: мир «во грехе лежит», но он пронизан божественными энергиями, в нём есть отпечатки следов божьих, поэтому русская литература имеет характер катарсический.
И в-четвёртых, в отношении к греху: грех в транскрипции русской литературы, как и в христианском вероучении, разрушает душу, а подчас ведёт человека к безумию, и согрешающий сам несёт в себе наказание, если не покается. Тема греха и возмездия – здесь одна из центральных.
Курс по «Истории русской религиозной мысли» призван был обнажить подоплёку русской ментальности, выражающейся в художественных образах и философских идеях, в том числе и в специфической интерпретации как нашего собственного фольклора, так и западных идей, приходящих в Россию. Думаю, что писателю, пишущему на русском языке, размышлять об этом, знать и понимать доминанты и слабости национального сознания совсем не лишне.
Мне жаль, что тогда, читая этот курс и собрав множество материала, в том числе очень интересных цитат и фактов, я поленилась записать его и издать отдельной книгой. Очевидно, это чувство досады через какое-то время сказалось в том, что я написала другую книгу богословско-философских эссе «Православие и свобода», которая была бы, наверное, невозможна без той предварительной работы над курсом лекций.
– Можно ли поставить знак этического равенства между понятиями «христианин» и «патриот»?
– Христиане – это, конечно, прежде всего – граждане Отечества Небесного. Но не секрет, что пути христианина проходят через земную юдоль, и судьбы его личного спасения тесно связаны с судьбой его народа и земного Отечества. Как писал Владимир Соловьёв: «Национальная идея – это не то, что народ думает о себе во времени, а то, что Бог думает о нём в вечности». Участие в этой судьбе, несение общего «бремени», чаяние спасения своего народа, любовь к ближнему – не только не противоречат божьим заповедям, но служат исполнению их.
Иное дело, что слово «патриотизм» у нас постоянно, ещё с царских времён, подвергается дискредитации, становится едва ли не ругательным, подчас даже среди людей, считающих себя православными.
Церковь, конечно, выше Отечества, и единство веры выше единства крови, то есть православный грек, грузин, серб, а также православный американец или православный немец мне ближе русского безбожника. Но безбожник – уже в некотором смысле не вполне русский человек. Или – не вполне русский, или – как у Достоевского: «русский человек без Бога – дрянь».
– Если говорить о формировании вашей абсолютно индивидуальной поэтики, то что на неё повлияло в большей степени? И что важнее – этическая или эстетическая составляющая?
– Безусловно, прежде всего на меня повлияли русская поэзия и проза. Но и английская поэзия, которую я изучала в английской школе. И французская, по которой учила меня французскому языку моя институтская преподавательница замечательный философ Светлана Семёнова. Особенно любила я Бодлера и Верлена. А кроме того – поэтика Библии и литургическая поэзия. Одно время я была чтецом и певчей в православных храмах и читала вслух эти потрясающие церковные тексты, с их изысканной образностью и интонациями, и они укоренились во мне.
Что касается этического и эстетического начал, то они в христианском мироощущении слиты, как две стороны одного и того же: там, где подвижник видит святость, художник видит красоту. «БезОбразное», стоит лишь в нём переменить ударение, становится безобрАзным.
«Всё безликое – тайно порочно, всё бездарное – явно грешно».
– Вот уже двадцать пять лет вы ведёте семинар поэзии в Литинституте, который сами окончили в своё время. Есть ли разница между студентами времени вашей учёбы и нынешними учениками? Чему вы их учите?