Похоже, что именно Игорь Миркурбанов, актёр совершенно неленкомовской генетики, становится и «лицом», и «идеей» сегодняшнего Ленкома: его Отрепьев из богомоловского «Бориса Годунова», которым театр открывал сезон, и Веничка, сыгранный под его финал, – разные вариации одного и того же архетипа демона-разрушителя. Почему режиссёру Марку Захарову перестали быть интересны герои-созидатели? В поисках ответа на этот вопрос не обязательно апеллировать к уже окутанным флёром театральной легенды графу Резанову, Хоакину Мурьете, Тилю или к их телевизионным «соратникам» – Волшебнику, Ланцелоту и Мюнхгаузену. Даже в недавней истории Ленкома персонажам, принявшим вызов жизни, ещё находилось место: и Пер Гюнт, и дона Флор вместе с обоими своими мужьями сквозь хаос мироздания продираются к жизни, к свету: они – не герои в патетическом смысле этого определения, но в меру отпущенных им сил стараются привести в порядок тот уголок мироздания, который отведён им Провидением. Но сегодня их место заняли другие персонажи...
И ленкомовских звёзд потеснил «варяг» из МХТ. Игорь Миркурбанов – актёр, безусловно, одарённый, способный держать на себе зал, транслировать режиссёрский замысел, усиливая посыл постановщика собственной незаурядной харизмой. Однако ничего нового по сравнению с тем, что уже было явлено им на мхатовской сцене в тех же богомоловских «Карамазовых», актёр не открывает ни в Отрепьеве, ни в Веничке. Интонации, позы, взгляды, жесты – всё уже видено, всё уже слышано, вот только разрушительная их энергетика, похоже, лишь усиливается. Весь спектакль Веничка практически не уходит со сцены, причём во втором акте он по большей части просто стоит, прислонившись в порталу сцены, не произнося ни единого слова. Остальные персонажи – Черноус (Виктор Раков), дедушка Митрич (Сергей Степанченко) и его полоумный внучек (Дмитрий Гизбрехт), Умный пассажир (Геннадий Козлов) и иже с ними – пытаются пробиться сквозь это молчание – спорят, просят, проповедуют. Тщетно. Яркие, сильные, наделённые недюжинным темпераментом ленкомовские актёры истаивают, как дым от ведьминого костра. Только Виктору Вержбицкому (Психиатр, Камердинер) удаётся на короткое время нейтрализовывать Миркурбанова энергетикой более мощной (тоже, кстати, совершенно неленкомовской).
Уцелеть же среди адских миркурбановских протуберанцев удаётся одной Александре Захаровой. Её Зиночка, одногранно-гротескная и многоликая спутница Венички в его фантасмагорическом путешествии – медсестра в психушке, вокзальная буфетчица, вагонная попрошайка, запредельно-потусторонняя дама в чёрном – неизбывная вечная женственность, пробивающаяся, как подснежник сквозь лёд, навстречу отчаянному призыву: «Ты мне нужна!»
С путеводной же веничкиной звездой в спектакле всё обстоит намного хуже. Афродита у Ерофеева – абсурдистская смесь древнегреческого с петушковским. Каким был изначальный режиссёрский замысел, судить трудно, но с воплощением что-то явно пошло не так: по-актёрски Полина Чекан в этом образе просто неинтересна, по-женски – увы, абсолютно беспомощна.
Путь Венички от психушки до небытия закручивается лихой карнавальной спиралью. А на карнавале, как известно, всё не то, чем кажется. В спектакле Веничкино путешествие в потусторонье заканчивается у Кремлёвской стены, силуэт которой в нужное время возникает на фоне инфернальной «карты», а финальную точку ставят добры молодцы в серых костюмах, которых режиссёрская фантазия снабдила красными клоунскими носами на резиночках. У литературного Венички финал гораздо более прозаический. У его создателя – тоже. По иронии судьбы моментом истины становится сухое перечисление развоплотившимся Миркурбановым когда было написано Ерофеевым то, что сегодня поставил Захаров.
В «Вальпургиевой ночи» безоговорочно торжествует хаос, бессмысленный и беспощадный. Его, разумеется, и в жизни нашей хватает. Но театр, хоть и назначенный на роль зеркала жизни, всё же искусство, то есть пространство, подвластное художнику. А «дело большого художника угадать сквозь толщу катастрофы хоть каких-нибудь вестников желанного мира». Писатель Михаил Пришвин сформулировал эту сверхзадачу во времена, не в пример более трудные, чем нынешние. Остаётся лишь сокрушаться, что сегодняшний Ленком предпочитает руководствоваться принципом, диаметрально противоположным.