Чего у Татьяны Толстой не отнять, так это самокритичности. Свои прегрешения она не только не отрицает, а, прямо скажем, бравирует ими. Вот и анекдот-быль "Супчик" (чревоугодие из списка грехов никто не вычёркивал) с первых строк поражает исповедальной прямотой: "Три основных свойства, три черты характера определяют мою жизнь: глупость, жадность и тщеславие".
"Собранье пёстрых глав" вообще никакой концепцией не объединено. Тексты точно наскребли по сусекам. Как рачительная хозяйка, Толстая ничего не выкидывает, все обрезки идут в дело, для объёма книга фаршируется чем придётся. Выходит, конечно, не фасфуд, но и не деликатес. Мы видим настоящий калейдоскоп жанров: тут и интервью, и предисловия, литературная критика и рецензии на фильмы, эссе, неизменные рецепты и даже некролог. Правда, тексты, написанные бойко, но всё же на злобу дня, с годами неизбежно теряют актуальность. Да и является ли это литературой? Ведь негоже, скажем, поэту ограничиваться написанием куплетов или экспромтов в альбомы курсисток. Даже обидно за автора: воистину "дар напрасный, дар случайный[?]"
Зритель Толстая эмоциональный. Так, пересказывая сокуровского "Тельца", где натуралистично показано угасание Ленина в Горках, Толстая не утруждает себя анализом сюжета картины, она откровенно наслаждается пусть киношными, но страданиями человека: "Что-то там в его искалеченном мозгу ещё шевелится, что-то людское ещё осталось, ему невыносимо, и он бросается оземь своим полутелом, и ползёт, ползёт, ползёт, как червь, как слизень, как обрубок, куда-то туда, куда-то в цветы, как будто хочет уйти в землю - ибо на небо ему путь заказан, - куда-то в землю, но не уйдёт, не доползёт, как не ушли, не доползли, не доползут его жертвы, приговорённые им, обречённые, убитые и ещё не убитые, мирные, хорошие, в сто раз лучшие, чем он". Сразу видно, что Толстая хоть и либерал, но никак не вегетарианец. Видимо, фильм так взвинтил Татьяну Никитичну, что она гневно добавляет: "[?]Господи, прости меня, как я его ненавижу!.." Как радуется, должно быть, писательница сносу памятников Ленину на Украине...
Резюмируя, надо отметить, что проза Татьяны Толстой по-прежнему изобильна, как витрина Елисеевского гастронома, развивает традиции, заложенные кулинарным эпосом Елены Молоховец, и неизменно притягательна для читателей, которым на лукулловы пиры хода нет.
Теги: Татьяна Толстая , Девушка в цвету
От существительного до глагола
Юрий Кабанков. [?]с высоты Востока. - Владивосток: Дальиздат, 2014. - 368 с. - 300 экз.
Название статьи неслучайно - автор, назвав разделы своей книги частями речи, ловит читателя в сети кажущейся простоты. Но стоит открыть первую страницу, и становится понятно, что этот мощнейший интеллектуальный выплеск нуждается именно в таком представлении, любые иные варианты названия могут попросту отпугнуть. Под одной обложкой собраны многочисленные тексты, да и не тексты тоже. Немного странно наталкиваться, например, на аккуратные столбцы точек под вполне нормальным названием.
В этом, в принципе, нет ничего удивительного и нового - мне приходилось видеть тексты, состоящие из полос краски, нотных знаков (причём нотные знаки к музыке не имели никакого отношения) или, как в этой книге, - из точек. Такая ба-лансировка на грани фола вызывает закономерные вопросы: а что, простите, хотел сказать автор, смело располагая одну точку за другой? Неведомо. Может быть, это попытка соригинальничать - не вполне оригинальная, прямо скажем, - мо-жет, приглашение читателя, отягощённого прочитанным, попробовать самому что-то срифмовать. Или хотя бы просто сформулировать.
Хочется надеяться, что такое предложение найдёт именно тот отклик, на который автор и рассчитывает.
На самом деле я был несколько удивлен этими немыми столбцами - есть авторы, которые настолько хорошо владеют языком, что не нуждаются вот в таких авангардистских вывертах. Можно, конечно, писать сажей или, например, дымом сигареты в воздухе, привлекая внимание публики к своей персоне - в том случае, если больше привлечь нечем.
Но в нашем случае таких крайних методов не нужно - автор прекрасно владеет словом во всей его широте. Он может использовать и лексическую избыточность, и неожиданные образы, не теряя при этом свободы изложения. При чтении стихов нет желания остановиться или отложить книгу - погружение в мир автора происходит легко и естественно.