Послевоенное время оказалось для него страшнее: ни образования, ни специальности. В танке было понятнее и проще. Вернулся в свой родной Казахстан, поступил в сельскохозяйственный техникум, а затем заочно и в Алма-Атинский сельскохозяйственный институт. Стал специалистом в сугубо мирном деле – агрономом. Но не отпускала от себя война, не отпускала и бумага. Сначала, для затравки, выпустил сборник рассказов, посвящённых революции. Что-то не то, голая агитка. Осмелился написать обо всём, что лежало на сердце, и в 1959 году выпустил повесть о своей войне «Малый заслон», первую свою военную повесть. Её заметили и в Москве, потом уже появились знаменитые «Танки идут ромбом».
Позже, когда мы часами беседовали с Анатолием Андреевичем в его кабинете (а он любил такие беседы с ведущими сотрудниками), оказалось, что в Венгрии он воевал там же, под Секешфехерваром, где мой погибший дядя Проня Галушин, Герой Советского Союза. Страшные там шли бои уже даже после окончания войны. Отборные эсэсовские части стремились прорваться к Берлину на подмогу Гитлеру, наши не пустили.
И потому вся его проза пронизана войной. Да и сам он, отгородясь от сотрудников журнала и наседающих авторов, погружаясь в прозу, вновь становился фронтовиком, даже лицо его, когда он говорил о своей прозе или вслух читал её, становилось другим.
Так что я за годы работы в журнале «Октябрь» хорошо познакомился с двумя Ананьевыми: прозаиком-фронтовиком без страха и упрёка – и дипломатичным толерантным литературным начальником. Скажу честно, первый был мне ближе, даже когда был суров и насуплен.
На журнал «Октябрь» он был назначен в 1973 году, стал менять кочетовские кадры, так во главе отдела критики и оказался тогда ещё совсем молодой критик Владимир Бондаренко. Такая же молодая Надя Кондакова возглавила отдел поэзии и так далее.
В журнальном мире тогда шла, как и сейчас, ожесточённая война патриотов и либералов, почвенников и западников. Писатель Анатолий Ананьев в то время вёл ещё свою войну – в прозе – на Курской дуге, под озером Балатон, и ему было не до наших баталий. Весь период, пока я работал с ним, Анатолий Андреевич внушал нам: никаких литературных противостояний. Я в критике печатал в ананьевские времена Михаила Лобанова и Игоря Золотусского, Владимира Лакшина и Вадима Кожинова, Игоря Дедкова и Анатолия Бочарова, в прозе печатались и весь ранний Александр Проханов, любимец Ананьева, и Владимир Маканин, и «Печальный детектив» Виктора Астафьева, и «Тяжёлый песок» Анатолия Рыбакова.
В поэзии у Нади Кондаковой тоже был представлен весь канонический ряд – от патриота Бориса Примерова до западника Олега Чухонцева. А шумных «исповедальщиков» сам Анатолий Ананьев не переносил, от Аксёнова до Вознесенского. Да и откуда у джамбульского крестьянина взялся бы парижский лоск и вознесенские реторты неона?
Другое дело, что, будучи по-крестьянски изворотливым, он внимательно следил за государственной линией. И потому, надо сказать, в годы перестройки сдался и журнал сдал в услужение либералам. Увы и ах, подписал позорное письмо 42 либералов «Раздавите гадину», поссорился с Союзом писателей. Стал печатать роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», фрагменты из книги А. Синявского «Прогулки с Пушкиным» и так далее. Впрочем, насколько я знаю, этим уже занимались в журнале его либеральные помощники, а сам Ананьев никаких Гроссманов и Синявских не знал и ведать не ведал. Не думаю, что они джамбульскому крестьянину были бы близки. Это уж бывшая моя младшая сотрудница Ирина Барметова постаралась, ныне главный редактор журнала. Вот парадокс: журнал «Октябрь» стал чуть ли не правофланговым в либеральной прозе, а его главный редактор Анатолий Ананьев пишет фронтовую и историческую прозу про Россию, которую с радостью бы напечатал и «Наш современник». Сдав позиции в литературной политике, в самой прозе фронтовик Ананьев своих позиций не сдал и остался до конца в своём боевом танке.