И так – круглый год.
Прокормиться на море, пока тут живёшь, в общем-то, можно. Если, конечно, на плечах сидит сообразительная голова и есть руки. Но вот деньги… Денег нету. И не выловишь их в море, даже будучи первоклассным рыбаком. Не селёдка это и не пиногор. Студёнкин тяжело, с хрипом, втянул в себя воздух и, ослеплённо помотав головой, огладил рукой старое, с истёршимся лаком, сплошь в порезах и царапинах, ложе ружья.
Ружьё славно ему послужило. Хоть и давало иногда осечки, но ни разу не подвело – словно бы чувствовала «пищаль», когда можно покапризничать, а когда нельзя, - будто бы душу живую и понимание того, что происходит с хозяином, имело. Его и хотел Студёнкин отказать своему сыну Митьке.
Много набил Студёнкин из этого ружья зверей и птиц – тульская двухстволка была хорошей помощницей в его жизни. Без мяса семья Студёнкина почти не сидела. Впрочем, раньше – не то, что сейчас, раньше и дичи было побольше, и разной бегающей животины тоже было побольше, сейчас же лес опустел – всё повыбивали голодные односельчане.
Лоси с оленями в прежние годы сами выбегали на людей, ныне же их надо искать.
Одного не мог настрелять из своего ружья Студёнкин – денег. Чтобы успокоить Натальину душу и самому стать спокойным. Наталья права – без денег жить нельзя. Но изменить течение жизни Студёнкин не мог.
Он оказался слаб перед перестройкой, перед демократическими преобразованиями, перед всеми этими ваучерами-дилерами-киллерами, перед хакерами и шмакерами, перед богатыми людьми, жизнь которых охотно показывают по телевидению, перед нищетой, что так ошеломляюще быстро и тяжело навалилась на него, перед унижениями, которые он испытывал ныне каждый день.
Студёнкин вздохнул и отёр тыльной стороной руки глаза. Всё. Хватит! Не слизняк же он, в конце концов, а человек. А раз он человек, то и поступать должен, как человек.
Переломив ружьё, он машинально глянул в чёрные, пугающе холодные дырки стволов, втянул ноздрями дух, исходящий оттуда, но не почувствовал ничего – ни запаха гари, ни кислого духа окалины, ни тонких душистых струек ружейного масла, которым он обязательно, после каждой охоты, смазывал внутренность стволов, - то ли у Студёнкина отказало обоняние, то ли стволы действительно ничем не пахли, всё уже выветрилось, и лицо его болезненно вытянулось.
Из специального ящичка, сделанного из старой фанерной коробки, в которой когда-то пришла посылка от родичей жены, он достал два патрона с выпуклыми чёрными бобышками пуль, торчащими из гильз. Патроны Студёнкин заряжал сам, заряжал разумно, пороха не жалел, поскольку знал: патрон с малым зарядом при встрече с медведем подведёт, пороховая доля должна быть в заряде с довеском, поэтому, чтобы не спасаться от подраненного косолапого бегством, он старался заряжать патроны на совесть.
Провёл пальцами по головке одного патрона, потом по головке другого, словно бы пробовал их на прочность и, почувствовав в себе нерешительность, подкинул патроны в руке. Уголок рта у Студёнкина - правый, - нервно задёргался, Сам по себе задёргался, словно бы протестовал против того, что задумал хозяин.
Резким точным движением Студёнкин загнал один патрон в левый ствол ружья - в получок, второй патрон также резко и точно загнал в правый ствол, убойный, чоковый. С клацаньем сомкнул ружьё. Замер на мгновение.
Подумал о том, что если сейчас в помещении появится Наталья и попросит его не делать глупостей – он не будет делать этого. Неужели она сердцем своим очерствелым не ощущает того, что происходит, неужели она не чувствует, что ещё немного и их разделит чернота, которую она сможет переступить лишь много лет спустя, в глубокой старости, неужели его боль, состояние его не передались ей хотя бы в малой степени?
Впрочем, если бы боль и обида были причинены Студёнкину кем-нибудь со стороны, не Натальей, она бы живо почувствовала это, может быть, даже постаралась заступиться за него, либо более того – примчалась бы его спасать. Очень Студёнкину хотелось в это верить…
Но нет, не было Натальи. Студёнкин поморщился, дернул головой, словно бы угодил под удар электрического тока, с сипением, одышливо, как очень больной человек, втянул в себя воздух, покосился в маленькое оконце, за которым по темнеющему небу плыли невесомо-легкие, будто бы сотканные из пуха облака, попробовал притиснуть дуло ружья к подбородку.
Не получилось – он не дотягивался рукой до спускового крючка. Вспомнил – деталь эту он услышал в детстве и она поразила его, - чтобы застрелиться, опытные люди привязывали к спусковой собачке бечёвку и на конце её делали петлю.