Одним словом, скоморошество и юродство было общепринятым стилем, более того – фактической необходимостью; это прекрасно понимали молодые члены кружка. По мнению Юрия Лотмана, «Арзамасцы были не только служилые люди, но и прочно стояли на дороге карьеры – бюрократической или придворной». Поэтому они могли смеяться сколько душеньке угодно.
Во-вторых, к активному сотрудничеству людей столь разноплановых и разнонаправленных могли привлечь не сухие и скучные бдения, а лихие, полные искренней весёлости посиделки. Это отлично понимали те чиновные отцы-основатели кружка, который был необходим государству и прежде всего государю. Поэтому арзамасские досуги не только не порицались, а поощрялись высшим руководством. Смех был залогом жизнедеятельности этой культурной ниши, а «как только, – писал тот же Жуковский, – было принято решение стать серьёзными, оно умерло внезапной смертью…»
В-третьих, наконец, стоит вспомнить, что царствование Александра I ознаменовалось всплеском интереса ко всякого рода мистицизму, и, в частности, к масонским символам и ритуалам. Мода на участие в ложах тревожила многих дальновидных политиков того времени, но как можно воспрепятствовать распространению франкмасонства, если оно приветствуется во дворе? Но трудно найти более эффективное средство борьбы против какого-либо явления, чем сделать его смешным.
В обычаях кружка нередко усматривались черты пародии на масонство, хотя многие исследователи неохотно соглашаются с этим. Между тем тот же Булгарин не без основания утверждал: «Сие общество составляли люди, из коих почти все, за исключением двух или трёх, были отличного образования, шли в свете по блестящему пути и почти все были или дети членов Новиковской Мартинистской секты, или воспитанники её членов, или товарищи и друзья и родственники сих воспитанников. Дух времени истребил мистику, но либерализм цвёл во всей красе», – пишет он в своём донесении после казни декабристов, имея в виду братьев Тургеневых, К. Батюшкова и Н. Муравьёва. Характерно и то, что при общении кружковцы называли друг друга братьями, а своё движение часто именовали «Новый Иерусалим». В то же время члены «Арзамаса» не принимали идей и деятельности видного вольного каменщика издателя «Сионского вестника» Александра Лабзина. Как видим, арзамасцы и интересовались масонством, и дистанцировались от него.
Братские отношения не означали, впрочем, полного согласия в идеях и позициях. Так, например, К. Батюшков, Д. Кавелин и А. Тургенев слыли противниками сатирического и ёрнического направления мысли. Вообще говоря, между братьями нередко возникали стычки и трения, причём часто было непонятно, всерьёз происходили эти разборки или в шутку. А. Тургенев (Эолова Арфа), часто уклонявшийся от выражения своих мнений, был подвергнут резкой критике: «Эолова Арфа издал некоторые непристойные звуки отрицания и начал весьма поносным образом корячиться против законного избрания в ораторы». За эти прегрешения предлагалось ни много ни мало «Признать его покойником… Переименовать его из Эоловой Арфы Убийцею, или Лешим, или Плешивым Месяцем». При всём саркастическом тоне этого протокола нельзя не отметить пафоса обвинения: если человек отмалчивается, то он как бы выходит из круга друзей – говорить должны все, дабы при случае нести равную ответственность.
Двойственность поведения этих молодых людей отмечалась не раз. Чуть позже Вяземский, знавший ситуацию изнутри, отмечал: «Эти будущие преобразователи образуются утром в манеже, а вечером на бале».
Комический момент, несомненно, присутствует и в символике гуся. Птица эта непростая: отношение человека к ней весьма двойственное. С одной стороны, гуси спасли Рим, с другой – о субъекте, ведущем себя не лучшим образом, говорят: «Хорош гусь!» Гоголю приписывают комическую сентенцию: «Гусь – птица неудобная: на двоих её маловато, а одному съесть стыдно». Впрочем, поговаривают, что до классика эту мысль высказывал некий адмирал, а вообще она похожа на народную поговорку. Но не подлежит сомнению то, что конфликт между Иваном Иванычем и Иваном Никифоровичем вспыхнул после того, как второй обозвал первого гусаком.