– Алексей? – голос у старика тихий, усталый.
– Здравствуйте, Валерий Абрамович, с праздником вас!
– Спасибо, проходите…
Валерий Абрамович семенит вглубь квартиры. Обои на стенах бледно-жёлтые, чахоточные, точно у Раскольникова в комнате-шкафу; углы отвоевала чёрная плесень. Одна из стен занята полками с книгами: классика, философия, коммунизм, но больше всего книг о войне вроде «Небо войны» Покрышкина или «В походах и боях» Батова.
Рассаживаемся.
– Ну, – Валерий Абрамович старается устроиться в кресле поудобнее, – с чем пожаловали?
Повторяю то, что сказал ему в телефонной беседе. Задание главреда – подготовить материал о том, как ветераны встречают День Победы.
– Как встречаю? Сами видите… вот школьники приходили, – показывает на пять красных гвоздик в трёхлитровой банке.
«Надо было купить цветы. Почему не купил?»
Валерий Абрамович теребит край застиранной скатерти. Руки у него в набухших венах, словно пластиковые трубки капельниц.
– Недавно жену схоронил. Прожили пятьдесят восемь лет, и схоронил. Умерла два месяца назад. Дочка приехала, говорит, давай, папа, к нам, – они с мужем и внуками в Саратове, – но я не хочу. Квартира у них небольшая, особо не развернёшься. Тридцать шесть лет прожил здесь, здесь и умирать. Быстрее бы…
– Ну что вы, Валерий Абрамович, вам ещё жить и жить…
– Ой, не дай бог! Это вам, молодым, жить. Вы, Алексей, женаты?
– Был…
Вспоминаю развод после года брака: упрёки, обвинения, суд и жуткую бородавку на переносице судьи – спелая чёрная шелковица, вся из крошечных гранул. Когда спрашивают о причинах, отвечаю стандартно: не сошлись характерами.
Но Валерий Абрамович не спрашивает. Он предлагает чаю, хочет встать. Руки и голова его трясутся. Успокаиваю, прошу сесть.
«Надо было купить что-то к чаю. Почему не купил?»
– Валерий Абрамович, расскажите, как воевали, пожалуйста.
– Да, да, конечно, – он мнётся, – мне только надо принять лекарство…
– Вам подать?
– Я сам, – он, скорчившись, поднимается, – пока сам.
Берёт с полки таблетку, глотает, запивает мутной водой. Говорит:
– Пока вспомнил – потом забуду. Раньше Люсенька контролировала, а теперь некому. Учёт вела, когда и что я принял, – протягивает мне тетрадку, в ней записи мелким убористым почерком. – Вы о боевом пути спрашивали…
Валерий Абрамович медленно опускается в кресло. Бледнеет, вытягивает ноги толщиной с мою руку. Растирает колени, начинает рассказ. Будто справку в некролог пишет. Скупыми, бесцветными фразами.
– Родился в селе Заплавное, под Сталинградом. Отца как «врага народа» арестовали в тридцать девятом. Отправили в посёлок Ягодное, под Магаданом. Больше отца не видел. Двадцать второго июня стук в избу. Началась война.
Мать пошла санитаркой в госпиталь. Под него оборудовали школу. Стало негде учиться, решили собираться в амбаре. Читали, считали – под керосинкой. Потом Абрама Яковлевича, учителя, арестовали.
Позже в Заплавном размещался полк. Прибился к солдатам. Пошёл добровольцем на фронт, в Сталинград. Голод, холод, руины, трупы. Всё время было светло, даже ночью. Непрерывно обстрелы и бомбёжка. Когда наши стали давить, потерял бдительность – контузило миномётным осколком.
Госпиталь. Смрад, крики. Негде хоронить трупы. Выздоровел, на фронт. Пленён под Данцигом. Четыре месяца в немецком концлагере. Пытки, голод. Из полицаев особенно зверствуют мадьяры.
Когда фашисты поняли, что проиграли, стали расстреливать заключённых. Спас немец Пауль: вывел за ворота, думал, что ему зачтётся. Может, и зачлось.
После фашистского плена – проверки на благонадёжность. Молодой лейтенантик с усиками щёткой решил, что неблагонадёжен. Вновь концлагерь. Теперь уже родной. Восемь лет лагерей. Амнистировали при Хрущёве.
Женился, служил на флоте. Всё время переезды. Благовещенск, Куйбышев, Архангельск, Петропавловск-Камчатский, Хабаровск. Родились мальчик и девочка. Спать негде. Спят в чемодане. Много клопов. Коммуналки, коммуналки.
Потом наконец дали двухкомнатную в Севастополе. Эту. Демобилизовался из-за сталинградской контузии. Устроился работать в институт. Дочь вышла замуж, удачно, живёт в Саратове. Сын женился, неудачно, где-то на Севере.
Жили вместе с Люсенькой. Доживали. А теперь одному доживать. Без неё.
Вот и вся его жизнь – в минутах тусклых перечислений. Но для статьи вполне хватит. Выйдет на одной полосе с рекламой средства от геморроя или анонсом очередного целителя. Хотя лучше написать рассказ. Или повесть. Для себя. Для него. Хочется, требуется писать вновь. Спустя два года после клятвы не прикасаться к литературе.