Речь в поэме идёт ни много ни мало «о человечестве – и судьбах человека» (эти слова вынесены в эпиграф), о тех временах, когда бесы будут приходить к людям не для того, чтобы их искушать, а чтобы у них учиться. В прологе – видоизменённый эпизод из жития преподобного Макария Египетского (IV в.), который однажды узрел беса, идущего с мешком, полным лакомств, для уловления нерадивых монахов. Остальное – плод поэтического вымысла и раздумий самого Глинки, длинная речь беса, принуждённого открыть Макарию то, что написано «у сатаны в тайных книгах» о будущем человечества. В 39 параграфах «вертлявое существо» говорит об успехах науки и техники, сопровождаемых всесторонними изменениями в укладе жизни человечества – в общественных и семейных отношениях, в языке, мышлении, литературных вкусах и т.д. Рассказ беса внешне беспорядочен (что мотивируется свойствами говорящего), но, в общем-то, постепенно переходит от описания преимущественно внешних изменений в жизни людей (технические новшества, социальное устройство, экономика и т.п.) к преимущественно внутренним изменениям (недоверчивость, насмешливость, оскудение любви, тоска, тяга к самоубийству и т.д.). В итоге, конечно, падение нравственности, полная утрата веры, сатанинская гордыня, самообожествление и гибель «будущих великих человечков». Макарий, выслушав предсказания беса, возвращается к молитве в нерушимой тишине египетской пустыни. Упования святого духовидца обращены не к будущему человечества, а к тому, что находится за пределами его земной истории.
Глинка, кажется, немного стеснялся этой поэмы, говоря, что она «немного старообрядческая», выступает «навстречу всем принятым мнениям» и написана «без всех туалетных прикрас художественности, в суровом домашнем холсте и с какою-то апокалипсическою сумрачностью». Её идейный пафос – как будто в обличении технократической европейской цивилизации и в особенности безверия и новых политических и философских учений, свидетельствующих о её глубоком духовном кризисе. В 1840-х гг. этот пафос могли понять многие соотечественники Глинки, в особенности из близкого ему круга «Москвитянина». Однако критике европейской цивилизации он в качестве конструктивного начала в поэме противопоставил только апокалипсические ожидания, а не утверждение, например, «русских начал», нередко им в других случаях защищаемых. Его поэма – не полемическое выступление против Европы или «западников» из числа русских журналистов, а нравоучительное сочинение, обращённое к современникам и потомкам. При этом думал он, конечно, о своём времени и вряд ли претендовал на роль прорицателя.
С определённой точки зрения «Видение Макария Великого» может показаться обскурантистским произведением, т.е. попросту враждующим с современностью и прогрессом только по той причине, что это современность и прогресс. Глинку как будто пугают все непривычные вещи, все приметы наступающей новой эпохи – железная дорога, запущенная в России в 1837 г., фотография, получившая у нас известность в 1839 г., электрический телеграф, механизация труда, экономика как наука, банковское дело, новые методы в медицине и литературные моды и т.д.
Вот как начинается речь беса:
У сатаны читал я в тайных книгах,
Что на земле настанет дивный век,
Когда, умом водимый, человек
Постигнет все искусства и науки:
Он сочинит убийственный снаряд,
Вздыхающий огнём и ураганом
Перед лицем неисчислимых полчищ.
Но хитростью он больше удивит:
Он птицею без крыльев полетит,
Без парусов на кораблях помчится
И без коней поедет в колесницах;
<…>
И на морях нырять, как рыба, станет,
И по волнам в сандалиях пойдёт,
И, тонущий в разврате, в топях жизни,
Неутопим останется в морях!
А вот почти наудачу выбранные фрагменты о новых средствах связи, экономической науке и банковском деле, которые станут обычны для людей:
На воздухе и под землёй снаряды
Перенесут их суетную мысль,
Передадут желанья тех людей
Через моря и горы и пространства…
И полетит невидимым гонцом
Из града в град их мысль быстрее птицы,