Мой дед Арам Ахинян родился и вырос в селе Одзун, работал он железнодорожником. Когда его хотели арестовать, он бежал из Армении. Дед поселился в Ростове-на-Дону, где и встретил мою бабушку Нарекназан. В 1925 году у них родился сын Артуш – мой отец. Семья жила в Нор-Нахичевани, папа учился в армянской школе. Он был участником Великой Отечественной войны, в 17 лет был призван в действующую армию. После войны отец много учился и работал в авиационной и космической отрасли. В начале 50-х годов он приехал в Москву, где и встретил мою маму. Они все похоронены в Армении, в Ереване.
Представляем прозу Сусанны Арутюнян.
Родилась в 1959 году в Ереване, её отец – известный скульптор Ара Арутюнян. В 1981 году окончила факультет востоковедения Ереванского госуниверситета. В 1989 году в Москве защитила кандидатскую диссертацию.
В поисках съёмной квартиры
Дверь открыла маленькая женщина неопределённого возраста, с лоснящимся лицом. Это была Ниночка.
Я вошла в узкий коридор, большую часть которого занимал огромный гардероб. Тут же предложили снять обувь, как и во всех московских домах. Меня всегда неприятно поражал этот порядок московских домов, когда хозяева настоятельно просят разуться гостей. Жалко смотреть на мужчин, одетых в строгие костюмы и галстуки и вынужденных оставаться в носках, без обуви.
Ниночкина двухкомнатная квартира представляла собой крайне неудобное для жилья пространство. Оно было рассчитано на пребывание и царствование одной-единственной женщины – самой Ниночки. Присутствие других даже не подразумевалось. Одно кресло – только для неё, столик для завтрака – для неё, вместо стульев – один пуф для Ниночкиных ног и т.д. Уже потом, после переезда в её квартиру, мне приходилось смиренно довольствоваться очень низким табуретом, на котором сидишь в неуклюжей позе, не зная, куда девать ноги и руки.
Стены комнат были увешаны старыми фотографиями каких-то мужчин и собак. Ниночка сообщила, что сейчас она живёт одна. Тоби уже год нет в живых; похоронила она его, вложив в гробик цветы… Но каждый день Тоби напоминает о себе подарками, которыми он щедро оделял её. Я не могла понять, кто этот Тоби: человек – один из многочисленных её мужей – или всё-таки собака? Но каким образом собака может дарить подарки?.. Однако вопросов я не задавала, боясь показаться полной идиоткой.
Ниночка сразу же назвала огромную сумму, которую надо было платить за её «хоромы». Я, замученная невзгодами московской жизни вне родительского дома, предвкушая спокойную тёплую обстановку и, главное, чистые бытовые условия, с радостью согласилась. В дальнейшем оказалось, что мне отводился угол с раскладушкой в комнате, где Нина пила свой утренний чай и смотрела телевизор.
Засыпала она в три часа ночи, как и все элитные женщины Москвы. Она была абсолютно уверена, что все женщины благородных кровей должны засыпать в три часа, просыпаться к часу дня и обязательно страдать от аллергии. Причём у неё была уникальная форма аллергии, единственная в Союзе и вторая по редкости во всём мире. К тому же выяснилось, что Нина – родственница императрицы и её хочет 90% мужского населения земного шара (остальные 10% – дети). Необыкновенная уверенность в себе и осознание собственной неповторимости вызывали трепет и восторг окружающих, которые не сомневались в том, что Ниночка – лучшая из лучших, красивейшая из красивейших, стройнейшая из стройнейших и прочее и прочее.
Попав под влияние Нины и потеряв все шансы воспринимать её объективно, я искренне удивлялась, что мои знакомые, впервые увидев Ниночку, не сразу замечают её исключительность. Я не понимала, что они ещё не испытали на себе её гипнотического воздействия. Ночью Нина стильно болтала с такими же благородными женщинами, как и она сама; слушала «вражеские голоса». Утром сообщала страшные новости о том, что её приятельница Генриетта в очередной раз застала мужа – академика Ойзермана – с любовницей, что Лилочкин муж оказался голубым и одновременно шизофреником. Историй о знакомых и знакомых её знакомых было так много, что я забывала имена, теряла нить сюжета, приходилось каждый раз подыгрывать.