Владимир Смирнов родился в Абхазии, в Новом Афоне, с родителями трёхлетним ребёнком переехал в Латвию, в Лиепае окончил школу, из Лиепаи призывался в армию.
Когда распался Советский Союз, создал в Латвии Ассоциацию российских граждан, его объявили шовинистом, рукой Москвы, агентом Кремля. Ассоциацию запретили, газету Смирнова закрыли, против него самого затеяли уголовное дело, дали три года за сопротивление полиции, выслали из Латвии в Россию. И вот в марте 98-го года Смирнов вышел из псковской тюрьмы. Как вспоминает он первый день свободы: «Я не знаю, где сегодня буду ночевать, но забыл про всё на свете и стою, как истукан, молюсь на Русь, как идолопоклонник. И ничего нет за душой, кроме России. Россия – как и первая любовь, всего-то, что поцеловались один раз, а не забыть ни в жизнь… Я ещё не знал, не ведал, что в России против меня сфабрикуют дело и я попаду на восемь лет в тюрьму… Вблизи Россия оказалась тяжелобольной и следы проказы прикрывала толстым слоем пудры».
Терпелив русский человек, если он с Богом в груди; даже в теснотах заключения он смиряет себя и строит душу. В своей книге Смирнов пишет не только о лагерном сидении, философии тюремного сообщества, законах и привычках арестантов, об устройстве камерного быта, о его особенном внутреннем уставе, о повадках, характере, взаимоотношениях и языке арестантов. Он приглядывается к людям, живя средь отверженных, не боясь смешаться с ними, не отвергая грустный унывный уклад. Лица проходят перед ним чередою, каждый со своей судьбою, можно писать сагу о горемыках, рождённых для печали.
В старину арестантов называли «несчастными», их жалели в народе, когда, гремя кандалами, они неспешно брели по этапу на каторгу в Сибирь иль в ссылку на поселение; деревенские выходили к дороге, подавали хлебом, яйцами и калачами, кто-то и грошик из последнего давал. Оттого они и были несчастными, что добровольно расставались с волею – самым дорогим Божьим гостинцем, который посылается на землю из горнего мира.
И когда писал исповедальную повесть Смирнов о своих злоключениях, его не оставляло это христовое чувство; он годами маялся среди несчастных, он и сам был глубоко несчастным, а когда близко к сердцу и самим сердцем принимаешь эту тяжкую юдоль, выпавшую по судьбе, то совсем другие слова находятся для ближнего: лишённые превосходства, презрения и лживости, но непременно тёплые, сердечные и участливые.
Синодик имён проходит перед нами, как на строевом плацу на проверке; разные характеры, разные лица, разные судьбы, иные случайно угодили под жернов государства, под его безжалостную ступню, иные – переступили через божеское по совпадению обстоятельств, по злому року, иные сплоховали по воровскому ремеслу и ничуть не отчаиваются от содеянного, не просят милости, исповедуя древний урок: «Украл, не поймали – Бог подал; украл, поймали – судьба подвела», кому тут станешь жаловаться, если фарт улизнул…