Подвинул с шуткой пачку папирос:
«Травитесь, братцы, заодно со мною!..
Анкета? Очень хорошо! Сейчас посмотрим…»
Придвинул он к себе мои листы,
Где жизнь, ещё недолгая, вместилась.
И стал читать, загадочно прищурясь,
Попыхивая папироской модной.
И на лице его одутловатом,
Как в зеркале, то чтенье отражалось.
«Так мы, выходит, воевали рядом?
Эристовку-то, значит, брали вместе…
Моя там рота (следует затяжка)
До одного солдата полегла»…
Ещё вопрос, ещё одна затяжка,
И дым от наших длинных папирос
Тремя струями сизыми тянулся
К открытой форточке, сливаясь воедино.
Он, как беседа, всё согласно вился.
Но вдруг, взметнувшись, разорвался в клочья…
Мой собеседник, словно бы споткнулся,
Схватил свой толстый красный карандаш
И впился взглядом в ту строку в анкете,
Где, говоря о тридцать третьем годе,
Я называл причину переезда
Из Томаровки в Горловку, как было,
Как всё произошло на самом деле…
«Где ты (уж «ты»!), в какой ты видел книге,
Что голод был у нас в то время?..»
«Зачем читать мне? Это здесь осталось
(Прижал я руку к сердцу простодушно),
Как страшная зарубка на всю жизнь»…
«Так-так!..» – каким-то отчуждённым тоном
Сказал на это труженик горкома, –
И дважды жирной красною чертою
Моё писанье с чувством подчеркнул.
Захлопнул папку и, руки не подав,
Промолвил, что могу я быть свободным.
Начальнику же моему велел остаться…
Нескоро он в редакцию вернулся.
И сразу же меня позвал к себе.
«Зачем же так про эту голодовку? –
Спросил с обидой, оттиск отодвинув, –
Была она, конечно, это верно,
Но надо ли, чтобы в своей анкете?..»
Прости меня, милейший первый мой редактор,
Но я тебя в тот миг совсем не видел,
А видел тех, сидящих мёртвых на скамейке,
Что в белгородском сквере, у вокзала,
Остались навсегда передо мною.
А видел на Грабиловке, в землянках,
Детей опухших с ножками слонят.
А видел я в том горловском посёлке,
Как умирал мой дед голодной смертью…
Вот это и была моя анкета,
С которой спорил красный карандаш.
Горловка, Донбасс. 1952 г.
ПАРЕНЬ ИЗ ДОНБАССА
Виктору Андриянову
Мне снятся голубые терриконы…
Когда же ты приходишь наяву,
Я вижу их мерцающие склоны
И забываю в этот миг Москву…
Найти строку такого беспокойства –
Иных огреть, а этих обогреть –
Тебе шахтёры дали это свойство.
Успеть сказать! Вот только бы успеть…
Как мне понятно нынче это чувство!
Шахтёрский край у каждого из нас
Зажёг в душе нелёгкое искусство –
Слагать слова, как видно, в добрый час.
С тех пор всегда без устали и лени
Ты пашешь так, что хоть снимай кино:
«Донбасс никто не ставил на колени,
И никому поставить не дано!»
Слова поэта, что с войны крылаты,
В твоём нетленном мудром багаже
Диктуют образ, сохраняя свято
Заветный смысл на мирном рубеже.
Москва. 2 ноября 1996 г.
P.S.
Промчались годы, как тебя не стало,
Как ты ушёл, недописав строки…
А в отчем крае нынче запылало:
В Донбассе бьются братья-земляки.
Там вспоминают вновь слова поэта –
Зовут к рассудку, злобе вопреки.
И в том ряду, в словесной эстафете
Звучат твои «Шахтёрские полки»…
Москва. 2015 г.
ДРАПМАРШ
«Войска России столь поспешно покидали Германию,
что на новом месте для солдат не успели возвести казармы.
Прощаясь с Берлином, русские солдаты в строю
пели по-немецки».
(Из газет)
Немецкой песней оглашая
Злорадно ахнувший Берлин,
Шагают правнуки Чапая,
Куда велит им властелин.
А он велит – во чисто поле...
Смотри, Европа, каковы
Заложники злодейской воли –
Солдаты нынешней Москвы!
Орут с надрывом по-немецки,
Забыв свою родную речь
И про обычай наш советский
Своё достоинство беречь.
Но вот прошла всего неделя.
Сложив парадное шитьё,
Они совсем не так запели,
Гася бессилие своё.
Под русским небом цепенея,
Они по-русски костерят
Вышестоящих лиходеев,
Обидевших своих солдат.
Мне жаль вас, пасынки Победы.
Я с вами зябну на юру.
Я разделяю ваши беды,