Выбрать главу

Аналогичная ситуация и с другим известным русистом, но уже из Британии, – Ричардом Саквой. Достаточно почитать интернет-комментарии к его недавней книге «Украина на передовой: Кризис в пограничной зоне» (Frontline Ukraine: Crisis in the Borderlands, 2015), чтобы убедиться – его тоже представляют «кремлёвским пропагандистом».

Важный момент в книге Саквы – размышления о парадоксальности сосуществования на Майдане либерально-демократических и ультранационалистических сил. Именно этот фактор, по мнению учёного, не только обусловил крайнюю противоречивость «революции достоинства», но и привёл к трагедии на Востоке. Размышляя над диалектикой майданных трансформаций – от демократического собрания мирных граждан до военизированного националистического шабаша, – Саква цитирует британского специалиста по России Стефана Шенфельда, также шокированного тем, что подавляющее большинство либеральных активистов Майдана восприняло ультрарадикалов как товарищей по борьбе. Почему же майданные либералы не видели проблемы в таком союзничестве?

Саква оставляет этот вопрос без анализа, просто констатирует, что националисты подмяли под себя мирную революцию. А Шенфельд идёт дальше: нивелирует разницу между либеральными и радикальными участниками Майдана. По его мнению, если предположить, что Майдан – явление демократическое, то единение радикалов с либералами выглядит абсурдно. Если же отбросить это предположение и посмотреть на Майдан просто как на националистическую мобилизацию, всё становится на свои места: и либералы, и радикалы выступали за моноязыковую и культурно однообразную Украину, были едины в неприятии жителей русскоговорящих юго-восточных областей – «совков, оставшихся в прошлом».

Действительно, для активистов Майдана Антимайдан был и остаётся проявлением «отсталого совка», мешающего Украине «двигаться в Европу». Однако ультранационалистов и либералов объединяет нечто гораздо большее, чем ситуативная площадная солидарность. Это их готовность делить сограждан на «европейцев» и «совков» по принципу – поддерживают они «прогресс» или противятся ему.

Кстати, именно этот фактор объединяет радетелей за «цивилизационные преобразования» и из нашей истории. Вспомним перестройку и её прогрессивно-либеральный дискурс. Нежелание «совков» устремиться в евроатлантический цивилизационный рай представлялось как невежество и моральная деградация, как примитивное нежелание работать. Вспомним бесконечные сравнения «тупых», «завистливых» советских «лентяев» с упорно работающими, а потому зажиточными трудягами США. Вспомним знаменитые опусы Новодворской о «рабской» России, корни тоталитаризма которой не в административно-командной системе, а в людях, толпе, народе. Ничего человеческого в «рыхлом теле» советского населения прогрессивные перестроечные мыслители не усматривали. Помнится, яблочник Митрохин даже призывал «вспрыскивать» в это «рыхлое тело» идеологические инъекции для получения нужного цивилизационного эффекта (его бессмертный «Трактат о толпе»).

«Россия – страна крепостных людей. Тут нет европейской ментальности»; «У нас два народа в стране: советский народ и европейский народ»; «Они [сторонники Путина] оказались слабее нас в своём желании знать правду, в своей способности противостоять злу, в своей силе чувства собственного достоинства. Мы должны быть терпеливы и упрямы. Терпеливы и упрямы». Это уже из современных концепций, звучащих на «Эхе Москвы».

Чем перестроечно-либеральный дискурс отличается от либерально-майданного или либерально-­эховского сегодня? В главном – ничем. И там и там – конструирование «недоразвитых» сограждан, желание их «модернизировать», «просвещать» (где внушением, где инъекциями, а где и миномётным огнём АТО). И там и там «демократия» видится не как способ политической организации общества, а как божество, в жертву которому можно принести даже своих сограждан.

Разумеется, конструкции «прогрессивных интеллектуалов» времён перестройки, Майдана и современной России не могут быть абсолютно идентичны – разные люди, обстоятельства, цели. Общее у них – вера в прогресс по западному образцу, поклонение его атрибутам, отсутствие критического осмысления западной модели современности, и – главное – фанатичные преследования еретиков, отрицающих их либеральную веру.

Со времён европейского Просвещения понятие «прогресс» принято окрашивать в радужные тона: оно привычно ассоциируется с освобождением от тирании (в том числе и тирании веры в богов) и, говоря языком Гегеля, с освобождением человеческого духа. Однако, важно отметить, что понятия «прогресс» и «цивилизация» получили свой универсальный статус именно в те времена, когда Европа начала колонизацию, безжалостно подавляя все существовавшие до них «варварские» формы социальной организации человеческих сообществ. «Цивилизация» стала брендом христианской Европы и мерилом, с помощью которого определялась степень «годности» для жизни других homo-существ.