Для нас двоих на донышке тепла.
Поднимем глаз холодные болотца,
Заглянем в небеса, в покой их черт.
Зачем они от нас так отдалённы?
Поймём ли мы хоть что-то, прежде чем
Сойдём в могилу спального района?
* * *
Я к тебе обращаюсь на «вы»,
Будто не было долго и часто
Непонятного детского счастья
Под мечтательный шёпот Невы.
И не мы на растрёпанный дождь
В забытьи натыкались с размаху.
Не над нами, как чокнутый знахарь,
Колдовала любовная дрожь.
И не нам заменяла кровать
Шелестящая грудь сеновала.
И как будто не ты целовала
Так, как можешь лишь ты целовать.
Нет, не стала ты тем дорогим,
С чем душа породниться б мечтала.
Потому что всегда было мало
Мне того, что хватало другим.
* * *
Мы ломали комедию, словно детишки игрушки.
По квартире клубились слова, будто пух из подушки.
Веселясь, разбросали семейного счастья конструктор,
И дивились, как падали на пол детали со стуком.
Ты сломала машинки, а я – всех напудренных кукол.
Даже кот не лизал ничего, только грустно мяукал.
Что осталось? От куклы нога и фрагмент ягодицы.
И пружинка в кармане, которая не пригодится.
* * *
Воздушный змей перегрызает леску,
Свободой неосознанно влеком.
И вот она с неуловимым треском
Ему дарует небо целиком.
И у него распутный ветер в штате.
Ему плевать, что он – папье-маше,
Пяток гвоздей, гнилой оконный штапик.
Восторг его толкает вверх взашей.
Он обернётся вниз, неотразимый,
Какой пустяк, что в пыльном далеке
Ребёнок превращается в слезинку,
Бегущую по луговой щеке.
* * *
Стихом застигнутый врасплох
У здания столовой,
Я делаю обычный вдох,
А выдыхаю – слово.
Не в предвкушении котлет
Раззявлен рот корытом –
Меня в ребро толкает Фет
Сверкающим копытом.
Не жди меня, моё рагу,
Не жди, компот бесплатный.
Здесь муза пляшет на снегу,
Босая и без платья.
Когда бурлит духовный пир,
Не думаешь о теле…
Но всё-таки: двойной гарнир
И две, нет, три тефтели!
В чёрный день просила хлеба
Екатерина ЯКОВЛЕВА,
МУРМАНСК
* * *
Старый дом у реки, где на привязи лодка
Дремлет, носом зарывшись в белёсый песок,
На поленнице кот изогнулся как скобка,
И от солнца горяч его бархатный бок.
Он тягуч, как смола, вечер праздный и длинный,
И купаются мухи в ведре с молоком,
Между рамами окон краснеет калина,
И притихла гармонь под цветным рушником.
Поглядишь – тяжелеют ресницы от влаги,
Вдруг поймёшь, что все истины мира – просты...
Как светло оттого, что из белой бумаги
Распустились на старой иконе цветы...
Во дворе пахнет сладостно скошенной мятой,
Тонконогая лошадь вдали на меже,
Я была здесь такою счастливой когда-то...
Здесь теперь меня нет. И не будет уже.
* * *
В чёрный день просила хлеба
Я на паперти.
И послал мне старец с неба
Стол со скатертью.
И отрезал половину
Хлеба свежего.
Бес меня толкает в спину
Зло и бешено!
Добрый хлеб тот отодвинув –
Обесценила.
«Мне не нужно половину.
Дай мне целое!»
Небо мне – как на замочки
Дверь закрытая...
Молвил старец:
«Что ж ты, дочка?
Видно, сытая...»
И исчез – как будто не был,
Только видится:
Белый снег, как крошки хлеба,
С неба сыпется...
* * *
Пролистали последние главы
Года старого, заперли дверь.
Ради нашей с тобою забавы
Лишена жизни юная ель.
Поутру разбредаются гости,
Свечи слепнут, допито вино.
Только ветер зашёлся от злости,
Горсти снега швыряя в окно.
Мы же чуда не ждали, не так ли?
Не признаюсь, и ты промолчи...
Мы с тобой в этом глупом спектакле
Так бездарно сыграли в ночи!
Осыпается тёмная хвоя,
Отгорел фейерверков пожар...
От глухого предчувствия горя
Бьётся вдребезги ёлочный шар...
* * *
От чувства счастья просыпаться,
Всех прежде зорь, всех раньше птиц
Ступнями чуткими касаться
Скрипучих тёплых половиц.
Прильнуть к окну, где скоро былью
Рассвету стать – ликуй, встречай...