И видеть: опадает пылью
Увядший в вазе Иван-чай.
* * *
Понемногу уходишь.
Не сразу, а так –
Всё по капле одной, по крупице.
Свет идёт за тобой, опускается мрак
И слетаются снов вереницы.
Ты уходишь.
Угрюма безмолвная рать
Твоих книг на моей пыльной полке,
С каждым днём всё трудней в простынях отыскать
Мне твой запах смородинный, тонкий.
Не препятствую.
Только смотрю не дыша:
Отступает тепло постепенно.
Так, должно быть, уходит из тела душа,
Или кровь утекает из вены...
Не позволишь надежде дурачить меня
И подаришь билет на забвение...
Жить на ощупь отныне до крайнего дня,
Мы теряем любовь, словно зрение.
* * *
Маленький любимый человек,
Чьи глаза не устают светиться,
В жизни первый раз увидев снег,
Хочет им со мною поделиться.
Крепко мокрой варежкой схватив
За руку меня, идёт, несмелый,
Мы молчим, дыханье затаив,
Будто сон нам снится белый-белый.
Не могу сдержать счастливых слёз,
Видно, я была совсем слепая..
Мимо этих сказочных берёз
Раньше шла я, их не замечая.
Белый снег, как ангела крыло,
Белый цвет сейчас всех красок ярче,
Я учусь у сына своего
Видеть этот мир совсем иначе.
Бог всесильный время подарил,
С лёгкостью перевернув рукою,
Как часы песочные, весь мир,
Перед вновь прозревшею душою.
Плакали чайки
Плакали чайкиОтрывок из повести
Литература / Литература / Россия неизвестная
Антипин Андрей
Теги: современная проза
В последнее время Иван Матвеевич не признавал в теперешней жизни своё, родное: будто вернулся после разлуки, а дом постыл, не радуют ребятишки, не ласкает жена… Либо сама жизнь пошла дугой, либо он весь проигрался и ходит под небом, как под игом?
Эту мысль он выбрал однажды, словно перемёт из реки, и с той поры не знал, чему верить.
Он и раньше-то не пил – выпивал, тут же и вовсе прижёг болячку и даже по субботам не мордовал Таисию, не обращал её внимание на нужды рабочего класса. Но и когда всё же подступал повод – привезут ли дрова, а не то с пенсии слупит сотенную или, как нынче, ударит святой праздник, – то не было на сердце отрады, ровно клевал потравленное зерно.
– Да, выжучил ты, Иван Матвеевич, свою цистерну! – с грустным смешком опрокидывал стопку кверху донышком, к неверной радости Таисии.
Тошно, хоть в петлю лезь!
Но, разобраться, как ей, жизни, всю дорогу быть одной и той же, идти долгий путь, да не сбить каблуков, выгорать под солнцем и радовать юным зеленоватым цветом? Это в советскую пору завозили в магазин ткань, бабы тянули её с деревянного веретёнца, продавщица чиркала мелком, пластала кривым ножом – и плыли бабы в одних платьях, друг перед дружкой выставлялись… Чем форсили, глупые?
…Лошадь, от мошки и слепней завалясь в траву, так же катается, хрипит и бьёт ногами, как душа Ивана Матвеевича, жалимая думками.
С уходом старухи он облачился в болоньевую, облепленную мелкой ельцовой чешуёй куртку, в петлицы которой были продеты капроновые поводки с крючками, обул закатанные в коленах бродни, снятые со штакетника, и с ведёрком пошёл проверять на реку закидушки.
Весна упала ранняя, в начале апреля подскребая у дровяника щепу. Иван Матвеевич ушам не поверил: из тёмного клубистого неба с треском, будто сломив шифер на крышах, ударил первый гром! Но допрежь прохлестал сильный дождь, до трупной синевы вспухла река, раскатились от берега вымоины, хлынула чёрная грунтовая вода. На Вербницу сломало лёд, поволокло, кроша, загребая камни. До угора доплескала вода, в иные дворы зашла с огородов, залила ямы. На том успокоилась, покатилась вниз и, точно являя черту, до которой могла отступить, встала на полпути к руслу, держа при себе нижнюю, береговую дорогу, отделив старое село от главного посёлка, где почта, школа, больница и всё на свете.
Давно рассветало, синилось утро. Зябко, морошно было, волокло по небу чёрные облака, а у реки поддувал ветерок, загребал семена полыни и сыпал горечь. Грязь от вчерашнего дождя остыла, опуталась серебром, ломалась под ногами. В редких избах, жёлто воспаливших окошки, бежали из труб дымки – топили не до жару, а чтобы пахло живым. Никого ни в проулке, ни у реки Иван Матвеевич не встретил, несмотря на красное число, мёртво и безлюдно было кругом, как в оставленном селенье. Эх, это раньше чуть свет гужевались мужики, кумекали насчёт массовых мероприятий, раскулачивали баб и таскали втихаря водяру, солёных сигов, сидели под угором за огромными деревянными катушками от корабельных тросов, рядили, кто из каких вышел сражений, и на спор палили по льду из ружей…