Однажды, читая книгу Рафаэля Мустафина, я узнал о том, что расстояние от двери помещения, где находилась камера приговоренных к смерти джалильцев, до порога помещения гильотины в тюрьме Плётцензее – ровно 114 шагов. Эта цифра мгновенно ассоциировалась у меня с количеством сур в Коране, которых тоже 114. И это случайное совпадение стало творческим озарением, подвигнувшим меня к написанию поэмы о Мусе Джалиле. Кстати, этот случай со мной, несомненно, имеет отношение к психологии творчества. Для себя я уже назвал эту виртуальную поэму «114 шагов»... По замыслу она должна была состоять из 114 глав-шагов, где каждый шаг – приближение человека к смерти и коранический диалог его души с земными реалиями, такими как любимые люди и соратники, любовь и ненависть, недруги, работа, родная земля, народ, ошибки, сожаления, радости и т.д. Я мысленно проделывал эти шаги, но не смог войти в мир переживаний Мусы Джалиля, в психологию его пера. А это было необходимым моральным условием для создания задуманного произведения. Тогда я обратился в правление Союза писателей СССР с просьбой помочь мне с поездкой в Западный Берлин и посетить тюрьму Плётцензее, чтобы самому проделать эти 114 шагов и попытаться хотя бы так войти в психологию подвига. Ответа Союза писателей СССР я прождал два года и не дождался. За это время появилась поэма Роберта Рождественского «210 шагов» (таково расстояние от Спасских ворот Московского Кремля до Мавзолея Ленина), и моя поэтическая находка, если бы я не отказался от неё, в то время могла стать смешным эпигонством.
И я впоследствии написал поэму «Джалильцы», состоящую из предсмертных монологов двенадцати героев.
Трудно даже представить состояние души человека, ожидающего смерть. Иногда ратный подвиг объясняют как шаг отчаяния, прорыв воли человека из безвыходного положения. Возможен и такой подход. Но литературный подвиг – это процесс, и поэтому не может быть объяснён как шаг отчаяния, который характеризуется мгновенностью.
И как же Джалиль смог настроить себя на такой исход, как смог приучить себя к мысль о смерти? Как добился внутреннего освобождения? Чем питалось его самообладание? В большинстве случаев стихи берут своё начало из диалога поэта с самим собой, с «разговора человека с собственной мыслью» и продолжаются как сложение слов, исполненных всей палитрой чувств. А у Джалиля в Моабитской тюрьме для этого времени было предостаточно. Не следует ли из этого, что сам процесс высказывания «слов, исполненных печали», помог Джалилю освободиться от тревог? Не ответ ли это на вопрос о том, как и откуда взялись силы у Мусы Джалиля для творческой работы в нечеловеческих условиях и почему «топор палача над собой» не смог остановить перо поэта?!. Нет, это не ответ, а только постановка вопроса перед первыми исследователями психологии творчества Мусы Джалиля. Быть может, я ошибаюсь, но считаю, что до сих пор никто серьёзно не занимается исследованием психологии творчества Мусы Джалиля.
Наличие в «Моабитских тетрадях» юмористических и сатирических стихотворений на первый взгляд, кажется не совсем естественным. Как это можно?! Как это возможно – пребывать в весёлом состоянии духа, «видя топор палача над собой»? Но это только на первый взгляд. Обретение покоя души, внутреннее освобождение от всего тревожного, очевидно, происходит не только в процессе высказывания сострадания или страдания. Оно, наверное, происходит и тогда, когда человек вспоминает забавные и весёлые случаи жизни.
Как мне кажется, «Моабитские тетради» являются непревзойдённым примером и образцом дисциплинированности ума и сознания человека, с помощью которых Муса Джалиль преодолел смерть и остался живым на долгие времена.